На озере Светлом
Шрифт:
— Всё дело в бензине, — говорит Митя. — Был бы бензин — вы бы выбрались из залива.
— Трудно сказать, ребята. Уж очень погода дурная была…
— Вам бы на кордон идти — от Скалистого недалеко, километра три. Обогрелись бы и не заболели, — замечает Павлик.
— Откуда же мне было знать про кордон?
— Да, конечно.
Опять молчание. Семён, что-то напряжённо разгадывавший, вдруг начинает тихонько смеяться. Это так не похоже на него, всегда серьёзного и немного угрюмого, что ребята смотрят на него удивлённо.
— Чего ты, Семён?
Семён ничего не может ответить, его всё больше разбирает смех.
— Дурак я, ребята! Ох, и дурак! — наконец произносит он, — А я-то себе голову ломаю: как машина добралась до залива? По воде — не может быть, она не плавучая; с гор скатиться — тоже не может, лес кругом. А про зиму и забыл совсем! По льду пришла!
Он опять хохочет, сквозь слёзы говоря:
— Просто-то ведь как! А вот раньше не сообразил!
Ребята и Виктор тоже смеются, но не над словами Семёна, а над его потешным видом. Да, теперь всё ясно: за железнодорожным переездом, попав в снежный мешок, Виктор незаметно свернул с тракта в какую-то другую просеку, скатился в Светлое и по льду въехал в Скалистый залив.
Они обсуждают эту простую и совсем не таинственную историю появления грузовика на дне Скалистого залива, пока не приходит Колокольцев. Поздоровавшись и деловито осмотрев грузовик, он вручает Бартеневу документы и спрашивает:
— Заводить пробовали?
— Пробовали, Анатолий Иваныч.
— Как?
— Как зверь, лучше не надо. Сделано на совесть, — одобряет Виктор.
Несколько мгновений Колокольцев и Бартенев, улыбаясь, молча рассматривают друг друга.
— Ну вот, — говорит Колокольцев, — и кончились твои мучения.
— Так точно, кончились, — отвечает Бартенев.
Помолчав, спрашивает: — Можно трогаться, товарищ инспектор?
— Можно, поезжай!
У Мити и Павлика расстроенные лица, Семён хмурится, глядит исподлобья: вот сейчас Виктор сядет в кабину и уедет. Уедет грузовик в совхоз, и они больше его никогда не увидят. А они так привыкли к нему, он заполнял все их мысли в эти дни, они приобщились к жизни взрослых, увидели другой мир — мир упорного, всё преодолевающего труда. Жалко, что всё это сейчас кончится: уедет Виктор — и всё, конец!
Бартенев тоже почему-то медлит. Он долго застёгивает пуговицу нагрудного кармана, в который уложены документы, и о чём-то размышляет. Повидимому, он чувствует себя в неоплатном долгу перед этими ребятишками, нашедшими и вытащившими его машину из лесных дебрей. Надо бы для них что-нибудь сделать, но у него нет с собой ничего, что бы он мог им подарить.
— Ладно, ребята, я вам в следующий раз привезу подарки. Поеду в рейс и завезу, — смущённо говорит он.
— Новости! — фыркает Митя. — Мы не маленькие…
— Даже обидно, — бормочет Семён. — Как будто мы так просто не можем…
— Маленькие, не маленькие, а помогли. Спасибо вам за всё!
Семён оглядывается на товарищей, те смотрят на него: ты старший, ты и отвечай в эту торжественную минуту расставания! Семён и рад бы сказать Виктору что-нибудь позадушевнее, но, как назло, все хорошие слова исчезли и никак не приходят на ум.
— Да мы… понимаем же… целина-то для нас, чтоб нам лучше было… И вам там нелегко — тоже понимаем. Как же не помочь? Всякий бы помог, чего тут и говорить… Ведь мы… — Он размышляет, отыскивая нужное слово, которым можно было бы покрасивее выразить те чувства, которые переполняют его сейчас. Наконец находит его: — Ведь мы — советские, одной семьёй живём. Верно?
— Верно! Мы — советские, — почему-то вздохнув, кивает Бартенев и пожимает тонкие, исцарапанные, с раздавленными мозолями, покрытые солидолом мальчишечьи руки. — До свидания, ребята, до свидания! Выпадет дорога — приеду к вам! Обязательно заеду!
— Заезжайте, Витя, заезжайте!
Мотор рокочет, и грузовик трогается в путь. Сторож снимает цепь, протянутую поперёк ворот, машина выкатывается из автобазы, поворачивает направо, спускается вниз, к проспекту. Там в это время проходит длинная, из нескольких десятков, колонна новых грузовиков: бригада шофёров из какого-то восточного совхоза самоходом ведёт полученные на заводе машины на место работы. На бортах мелом написаны номера и одно слово: «Транзит».
Грузовик Бартенева приостанавливается и сигналит. Одна из машин колонны замедляет ход, открывается просвет, и Бартенев проворно вводит в него свою машину. Она становится сразу такой же простой и будничной, как и грузовики колонны, как будто с ней никогда ничего не случалось. И только ребята, всё ещё молча следящие за своим грузовиком, знают, что произошло с ним там, на озере Светлом, в угрюмом Скалистом заливе.
Митя и Павлик сбегают вниз, на проспект, но бартеневской машины уже не видно. Подходят Колокольцев и Семён. Колонна катится мимо них, рокоча моторами, как будто это не отдельные грузовики, а одно целое, один громадный механизм. Шофёры узнают Колокольцева, кивают ему: всех их он готовил к дальней дороге, все машины снабдил транзитными номерами. Потом проходит последний грузовик, гул смолкает, и на проспекте слышны только говор празднично одетых гуляющих людей и шорох подошв на асфальте. Маленькое, невыносимо яркое солнце обливает своим ярким светом зелёные горы, виднеющиеся за домами, белоснежные дома на склонах горной гряды.
— Пусто как стало! — с сожалением говорит Павлик, вглядываясь в ту сторону, где за посёлком исчезла колонна грузовиков.
— Жалко машины! Правда, Семён? — поблескивая влажными глазами, спрашивает Митя.
— Вот ещё! Нашёл чего жалеть! — хмуро отзывается Семён. — Человеку помогли — это да! А на жалости наплевать!
Митя с сомнением смотрит на приятеля. Впервые за всё время дружбы у него возникает мысль, что Семён говорит не совсем то, что думает, и ему жалко машины, только не хочет признаться.
Колокольцев тоже задумчив.
— Поговоришь вот так с целинником — и самому охота туда уехать. Так и тянет, правда! — говорит он, ни к кому не обращаясь.
Семён быстро взглядывает на Колокольцева и криво усмехается:
— Я уж просился у Виктора.
Ребята удивлённо смотрят на него: когда он успел?
— На целину? — спрашивает Колокольцев, да так спокойно, словно это самое обыкновенное дело. — И что же он тебе сказал?
— А чего он скажет? Известно, учиться, говорит, тебе надо. А у них школы нет ещё. Так и не взял. «Подожди, — говорит, — я всё разузнаю и тогда тебе напишу».