На озере Светлом
Шрифт:
— А сам-то что? Чай пить разве не будешь?
— Я потом. Сейчас что-то не хочется.
Семён ещё что-то говорит, — кажется, спрашивает, с повидлом или с мясом пирожки, — но Павлик слышит его голос как через слой воды, глухо и неясно. Он шевелит рукой: надо же всё-таки вытащить камешек из-под себя, уж очень неловко на нём лежать, но рука замирает на полпути, и мальчик погружается в сон…
Утром он просыпается от надоедливого треска мотора-пускача. С трудом подняв голову, оглядывается. Озеро освещено косыми лучами восходящего солнца.
Рядом спит Митя. Рот у него полуоткрыт, он похрапывает и ёжится во сне. Оба они накрыты: Митя — ватником Василия Дмитриевича, Павлик — кителем Колокольцева. Семёна нет. Где же он? Приподнявшись, Павлик видит товарища на отмели, он набрасывает в лодку гальку. Колокольцев и Пинчук носят к обрыву большие камни. Неужели они совсем не спали?
Павлику становится совестно: они себе полёживают, а люди уже работают вовсю. Он раскачивает Митю.
— Митя! Вставай!
Митя приподнимает голову и долго смотрит на Павлика заспанными, бессмысленными глазами, точно пытаясь понять, что это за человек перед ним и что ему нужно.
— Это ты, Павка? Чего тебе?
— Наши-то уже работают. Надо помогать идти, — сообщает Павлик, но сам не может двинуться с места.
Митя оглядывается на озеро и вдруг начинает торопиться:
— И верно! Чего ж ты раньше не разбудил?
— Сам сейчас только проснулся.
— Пошли скорее!
Покряхтывая, они поднимаются.
— Честное слово, Митя, у меня, кажется, все кости скрипят, — говорит Павлик, рассматривая свои припухшие, израненные руки.
— Ничего, разомнёмся — и всё пройдёт.
И в самом деле, после первых движений боль в мускулах становится слабее, и Павлик чувствует себя лучше. Они бегут на отмель.
— С добрым утром, работнички! — приветствует их Василий Дмитриевич. — Поспали бы ещё маленько: глядишь, мы бы и уехали…
— Ну да! — возражает Митя, — Грузовик-то ещё в воде.
— Сейчас вылезет. Теперь он наш, — отзывается Колокольцев и обращается к Пинчуку: — Потянем, Василий Дмитрич?
— Потянуть недолго, вот дорога бы не расползлась…
— Расползётся — починять будем. Давай включай лебёдку! Нам бы только задний скат закатить на обрыв, а там дело пойдёт…
Снова ревёт мотор. Натянувшись, вибрирует и гудит трос, лязгают шестерни лебёдки. Край выглядывающего из воды кузова колыхнулся и медленно пополз к трактору. Он поднимается всё выше и выше. Видна уже рама, видны скаты, лоснящиеся и мокрые, словно покрытые лаком. Появилась крыша кабины, уголок бокового стекла, дверная ручка…
Из кузова обильно течёт вода, множество струек сверкает на солнце, и Митя не выдерживает: подбежав к борту медленно двигающейся машины, он подставляет ладони и умывается вытекающей водой.
— Вот хорошо-то! А то я позабыл сегодня умыться!
Машина подходит к трактору вплотную и останавливается — мокрый, чёрный, грязный, весь какой-то непривычный, но всё-таки
— И всего только двенадцать тысяч прошла, — сообщает он. — Почти новая машина. Не пойму, что с ней случилось…
— А ты в мотор загляни, инспектор, наверно, там вся заковыка, — предлагает Пинчук и закуривает. — Мотор подвёл мужика, не иначе…
«Мужика? — недоумевает Павлик, — Ну да, они говорят о водителе затонувшего грузовика. Где-то он сейчас?» И Павлик старается представить себе водителя. «Наверное, он такой же большой и сильный, как тракторист Василий Дмитриевич Пинчук…»
ВСТРЕЧА НА ДОРОГЕ
В дымном кабинете Годунова сидит Виктор Бартенев, шофёр Алаганского целинного совхоза. Эго невысокий худощавый паренёк с тонким, бледным и очень усталым лицом. У порога лежит брошенный Бартеневым полупустой рюкзак: Виктор только что приехал с вокзала и рассказал Ивану Алексеевичу историю потери грузовика. Он кончил и теперь смотрит на Годунова тревожными и лихорадочно поблескивающими глазами: что-то теперь скажет начальник милиции? Где машина?.
Годунов пока молчит, о чём-то раздумывая, и это очень волнует Бартенева. Он наливает себе воду из графина и пьёт большими глотками.
— Ты сам-то откуда будешь, Бартенев? — спрашивает Иван Алексеевич.
— Киевский я, товарищ начальник.
— Вот как! Значит, украинец?
— Нет, товарищ начальник. Отец у меня был русский, только мать украинка.
— Климат на Украине хороший, тёплый. Не чета нашему, уральскому. Верно?
— Нет, я бы не сказал. Большой разницы не вижу. Погода у вас круто меняется, это точно. Из-за неё я и пострадал.
Виктор всматривается в Годунова и никак не может понять, почему начальник милиции ни слова не говорит о машине, а всё расспрашивает о том, что кажется Бартеневу совсем посторонним и ненужным. Он как будто нарочно отводит разговор куда-то в сторону. Неужели машину не нашли? Но зачем тогда он посылал телеграмму? Виктор сам видел её в областном управлении: «Грузовик 14–45 обнаружен, жду дальнейших указаний». Может быть, с машиной ещё что-нибудь случилось? Виктор зябко ёжится: неужели ещё не кончились его несчастья?
— Да, погодка тебя подвела, это верно, — не торопясь, говорит Годунов, — Надо себя с нею поаккуратней держать… Давно в совхозе-то?
— Осенью приехали.
— Ну и как, трудно?
— Бывает и трудновато. С жильём у нас, сами знаете… Спасибо, зима тёплая была.
— Настроение у ребят какое?
— Настроение? Да как будто бы ничего, неплохое. Только ведь я про настроения мало знаю: я ведь всё больше в разъездах был. Да вот два месяца в больнице валялся.
— А у самого-то как с настроением? Вид у тебя нехороший, прямо скажу.