На палубе «Арго», или Поход за властью. Из новейшей истории жаргонного языка подростков
Шрифт:
Объединившись, пустота пошла войной. Разве трудно догадаться — на что? На то, что бросалось в глаза и резало слух, — на блестящие заклепки, на громкую музыку, на длинные волосы — на то, что вызывало потаенную зависть и открытую ненависть.
В Москве появились «люберы» — выходцы из подмосковных Люберцов. Они объявили себя «санитарами» города и принялись щ е м и т ь «неформалов».
Не отставала и провинция. Уральская, в том числе. В городе Орске Оренбургской области объявили себя «ништяки». Ништяками стала называть свою сплотку самая люмпенизированная часть отрочества.
В пику всем «неформалам» ништяки придумали себе форму: мохеровые
О степени люмпенизированности этой среды говорит один факт: ништяки пошли войной даже на металлистов, которые, если вспомнить, и сами не особо жаловали большую часть «неформалов» в силу разности социальных положений (впрочем, «люберы» металлистов тоже не щадили). Так что «ништяки» оказались святее папы римского, то бишь металлеров.
Социальная месть, которая на словах оправдывалась и собственным патриотизмом, и борьбой за справедливость, и приверженностью к порядочности, почти сразу же вылилась в банальную хулиганку, в грабежи и разбои.
Да иначе и быть не могло. Уже в самоназвании — н и ш т я к и, н и ш т я к о в ы е — орские «аргонавты» заявили о тех идеалах, на которые в скором времени будут четко и безоглядно ориентироваться. Ведь ништяковый — производное от уголовно-воровского «ништяк» (т.е.все в порядке, все хорошо). Еще ярче эта изначальная ориентация на уголовную субкультуру обозначилась в названии противоположного ништякам «неформального» лагеря: ч е р т и. «Черти» — то же заимствование. На уголовно-воровском языке «черт» обозначает: не принадлежащий к воровскому миру.
Пусть не видится здесь противоречия, но изначально объединение и «люберов», и «ништяков», и некоторых казанских «гопников» свершалось не на криминальной основе. Элементы воровской субкультуры использовались люмпенскими группами лишь в качестве строительных лесов. Ведь эта субкультура наиболее соответствовала мироощущению люмпен-подростка. В конце концов, воровская субкультура — порождение того же люмпенства, только взрослого, порождение схожего уровня психической организации.
Пустота не держит формы. Поэтому, чтобы придать своим группировкам ощущаемые очертания, люмпен-подростки оборотились к тому, что рядом. К идеалам отцов и соседей-зэков. К тому пониманию нормы, что диктовалась собственным инфантилизмом, собственными психическими атавизмами — не в меру, на первобытном уровне, конкретным мышлением, магическим отношением к миру и т.п. То есть ко всему тому, что в избытке есть в уголовной субкультуре.
Итак, к концу восьмидесятых годов в нашей стране одномоментно и повсеместно в противовес «неформалам» стали объединяться люмпен-подростки. На первых порах они почти не имели признаков собственной субкультуры. Главное для них было — борьба с иными под-культурами. Но появление многогранного культурного «багажа» было уже предопределено. Во-первых, люмпенским менталитетом. Во-вторых, тем, что от преступного мира не могло ускользнуть: возникают многочисленные структуры, внутренне склонные к восприятию воровских норм. Было также предопределено, что нарождающаяся субкультура станет г л а в е н с т в у ю щ е й. По причине ее безмерной агрессивности.
Сорняк люмпен-культуры пышным цветом зацвел по всем городам и весям России. Но — сузим свое внимание до Екатеринбурга. С одной стороны, это типичный промышленный мегаполис. По своим социальным условиям он оказался наиболее подходящим для укоренения люмпен-культуры. Наличие многочисленных ПТУ, техникумов предполагало стягивание в этот город большого количества маргиналов — выходцев из рабочих поселков, районных городков, которые, как пчелы, поставляли в улей субкультуры свой взяток и делали эту субкультуру п о к а з а т е л ь н о й для всего уральского региона. С другой стороны, в отличие от Москвы, Казани, того же Орска, Екатеринбург криминальный имел в 80-е годы свою ярко выраженную специфику, что даст нам возможность пронаблюдать, как почва определяла главенствующую юношескую субкультуру и конкретно — жаргон... Вычленение специфического, надеюсь, только подчеркнет типическое.
3
Волею обстоятельств сложилось так, что самыми яркими «звездами» криминального Екатеринбурга оказались в 80-е годы картежные мошенники — каталы. Этому способствовало географическое положение города, через который в европейскую часть России валом валили нефтяники Тюмени, золотодобытчики Якутии и прочий относительно богатый люд, именуемый на арго «хрустящими дядями», «полными чайниками», «лохами с реальными (деньгами)». Именно на их кошельки направили свои взоры уральские каталы. Преступный бизнес процветал, не особо себя тая. Вскоре народная молва, а подростковая — в особенности, вовсю муссировала слухи о грандиозных суммах, что обращаются в шулерских кругах, о роскоши, которой окружили себя новоявленные преступные магнаты.
Перед екатеринбургскими люмпен-подростками, пребывающими, как и остальные люмпен-отроки России, в поисках объединительного стержня, предстал наконец образ Кумира, своеобразного божка: умного, энергичного, жесткого, безжалостного человека, совсем не старого по летам, который умеет делать деньги из воздуха, при этом ловко обходя Уголовный кодекс. И екатеринбургское тинейджерство во всеуслышанье заявило, что поиск объединительной идеи завершен, что опыт, нравы, традиции, неписаные правила взрослой «катки» (т.е. сообщества картежных мошенников) берутся на вооружение.
Громогласность такой заявки — вовсе не преувеличение. Именно в тот момент в подростковом языке появилась пара-тройка симптоматичных слов... Раньше для выражения своего восторга подростки пользовались примерно вот такими разнокалиберными, понадерганными из самых несхожих жаргонных пластов «ахами» и «охами»: адидас! вышак, вышка! зверо! классно! крутого пошиба! отпад! путевок! улет! Но едва свершилось самоопределение люмпенских групп, их разворот на шулерский клан, который (внимание!) собирался в основном в ресторане «Космос» и считал это заведение своей резиденцией, — сразу же изменились и восклицания, призванные отразить бурю восторженных чувств в душе «надцатилетнего». Теперь, чтобы выказать свое восхищение перед кем- или чем-нибудь, юные уральцы произносили: космос! («Куртку мне купили... Космос!); спейс! (тот же «космос», только по-английски); спейсово! («Вчера накинули по стопарику бормотухи... Так спейсово стало!»).
В общелитературном языке тот же самый смысл давно закрепился за словом «божественно», и слово это выдает иной, в отличие м а г и ч е с к о г о, эволюционный этап в развитии мышления — религиозный. Подростки же вновь отбросили эволюцию к истокам, к мистицизму, к самым начаткам примитивных религий. Новые арготизмы обозначили: отныне все самое качественное, самое прекрасное, самое жизнеспособное, самое влиятельное — в общем, все самое-самое-самое — ассоциируется у подростка с рестораном «Космос», милостиво приютившем сливки преступного мира, то бишь с неким новоявленным пантеоном.