На пороге Будущего
Шрифт:
В девять часов Хален поднялся. Близилась полночь, нужно было выспаться, чтобы с утра с новыми силами взяться за дела. Гамалиран пошел провожать царскую чету. В просторном холле Евгения остановилась у висевшей на стене картины. На масштабном полотне с фотографической точностью был запечатлен момент битвы при Дафаре 2418 года. Она не могла оторвать взгляд, восхищаясь рукой художника, его владением законами перспективы, обилием мелких деталей, которые делали эту работу удивительно достоверной. Ее пафосность искупалась реалистичностью. Сотни выразительных лиц, развевающиеся знамена, блеск оружия, страшные раны, взвивающиеся на дыбы кони — все восхищало Евгению.
— Кто ее автор? — спросила она.
— Его имя Галькари, он известный в Дафаре художник, —
Евгения изумилась. Ей прежде не приходилось слышать о художниках, чьи картины стоили бы таких денег.
— Я бы хотела встретиться с ним завтра. Он в городе?
— Утром я узнаю, моя госпожа. Вы хотите увидеть его работы?
— Обязательно!
— В таком случае я устрою вам встречу в его мастерской. Если, конечно, он в городе. Он не сидит на одном месте. Несколько лет назад я заказал ему портрет жены, он взял задаток и исчез на год — уехал в Матакрус учиться у великого художника Сактара Орана. Они не сошлись характерами, разругались, и Галькари пришлось вернуться в Дафар. У него непростой характер, моя госпожа.
Евгения усмехнулась.
— По-моему, это означает, что он действительно хороший художник. Буду ждать известий от вас. Спасибо за прекрасный вечер.
— Вы озарили мой дом свой красотой, госпожа. Я поспешу с утра выполнить вашу просьбу.
На следующий день Евгения стояла в мастерской Галькари. Он действительно хорошо зарабатывал, раз мог позволить себе две стеклянные стены, обеспечивающие помещение ровным светом. В хаосе мольбертов, подрамников, банок с красками и тряпок двигался высокий нескладный черноголовый человек. Добрую треть его лица занимали брови, а из-под них на царицу неприязненно смотрели круглые черные глаза. Ради нее он оторвался от работы, но не счел нужным переодеться, и Евгения имела счастье любоваться заляпанным всеми красками холщовым балахоном. Галькари был немногословен и надменен. Он показал свои работы, скупо отвечая на вопросы, не выказывая любезности. Среди его картин были как очень хорошие, так и откровенная халтура, сделанная на заказ, — портреты, пейзажи, исторические и мифологические сцены.
— Над чем вы работаете сейчас?
— Ничего особенного. Не думаю, что вам это понравится, моя госпожа, — уклончиво ответил художник.
— Мне любопытно посмотреть. Ваша работа, что находится в доме губернатора, меня восхитила. Она великолепна! Хотелось бы знать, каков диапазон таланта такого художника.
Галькари принял комплимент и с достоинством поклонился. На его красных губах даже мелькнула улыбка. Он подвел царицу к закрытому мольберту, осторожно снял тонкую ткань.
Эта картина изображала Сета, персонажа столь же классического, как Вакх у художников эпохи Возрождения. Сет был одним из героев народной мифологии — юный пастух, прекрасный как весеннее утро, прославившийся любовью к девушкам и игрой на флейте, которой он заманивал их на свой луг. Никто уже не помнил, существовал ли Сет на самом деле. Его имя стало символом юности и плотской любви, и художники не уставали тиражировать сюжеты с участием этого хрестоматийного героя. Однако Евгения поняла, почему Галькари опасался, что его картина ей не понравится. Он изобразил юношу, почти мальчика, сидящим на камне посреди луга. Луч света, точно от луны или лампы, освещал его сбоку. Плащ не столько скрывал, сколько подчеркивал красоту обнаженного молодого тела, на темных кудрях кокетливо лежал венок из листьев. В откинутой руке Сет держал блюдо с фруктами, а другую, с чашей красного вина, протягивал к зрителю. На втором плане резвились антилопы и сливались силуэты пляшущих юношей. Лукаво склоненная голова юноши, его загадочная манящая улыбка, тщательно выписанные фрукты и стыдливо размытые фигуры второго плана — все в картине, будто смеясь над классикой сюжета, было пропитано сексуальностью, в которой девушкам не нашлось места.
Художник не сводил глаз с царицы, и его бледные щеки вспыхнули,
— Он прекрасен. Это шедевр, по-своему не хуже «Битвы 2418 года». Но найдется ли на него покупатель?
— Найдется ли? Картина еще не окончена, но уже сейчас я получил не меньше пяти предложений на нее. Думаю, что смогу продать ее за пятнадцать тысяч росит.
— Пятнадцать тысяч росит! — Евгения была потрясена. — Неужели есть люди, готовые заплатить столько за… за этого Сета?!
Галькари рассмеялся, потер руки.
— В Дафаре таких немало, моя госпожа. Да и в Киаре такое искусство пользуется популярностью. Может быть, вы захотите его купить? — с усмешкой спросил он.
Евгения ответила такой же усмешкой.
— Я бы с радостью, но, боюсь, муж не одобрит.
Художник, продолжая тихонько посмеиваться, провел царицу в соседнюю комнату и показал свои лучшие работы.
— Что поделаешь, в наших краях мало настоящих знатоков. Эти картины не оценили по их достоинству, поэтому они хранятся здесь вместо того чтобы украшать дворцы. Я буду счастлив, если вам что-либо приглянется.
Его беззастенчивая манера говорить о деньгах несколько коробила, однако талант Галькари не подлежал сомнению. Евгения равнодушно прошла мимо полотен, на которых торжественно, подобно земным мадоннам, восседали и вздымали руки олуди прежних времен. На взгляд царицы, Галькари лучше всего удавались батальные сцены, а также изысканные и реалистичные картины городской жизни. Она долго любовалась панорамой городского рынка, что начиналась справа с фигур двух философов, ведущих диспут под зависшим над ними утренним облаком, и заканчивалась слева группой уставших и довольных торговцев, несущих толстые кошельки в освещенный факелами трактир. Это было масштабное полотно, с сотнями действующих лиц. Оно понравилось Евгении своим жизнелюбием и многозначностью.
— Вот то, что я хочу купить.
— А как же ваши сестры-олуди? Они вам не понравились? В каждую из них я вложил немало труда.
— Простые люди нравятся мне гораздо больше. Сколько вы хотите за эту картину?
— Столько же, сколько за «Битву под Дафаром», — тринадцать тысяч.
Евгения подняла брови, но не стала возражать.
— Пусть будет тринадцать, но с условием. Вы ведь работаете по фреске? Я приглашаю вас в Киару сделать роспись входного коридора на ипподроме.
Галькари казался заинтересованным.
— У вас уже есть идея для такой работы?
— Это полностью на вашем усмотрении.
— Я буду счастлив прибыть в Киару, как только закончу Сета. И быть может, мы еще встретимся на днях в долине, госпожа. Вы ведь останетесь на праздник?
Евгения в досаде щелкнула пальцами. Она совсем забыла, что послезавтра начинался веселый праздник Сета. Ей никогда еще не приходилось встречать его в Дафаре. И пусть город ей не нравился, но внизу, в долине, эти праздничные дни должны быть особенно хороши.
Только иантийцы, которым природа подарила прекрасный климат и взяла на себя основные труды по облагораживанию земли, могли позволить себе в разгар лета неделю праздного веселья. Это было время всенародных гуляний. Горожане семьями выезжали на природу, раскидывали шатры по берегам рек и озер. Крестьяне забрасывали свои мотыги, доставали припасенные несколько лет назад бочонки с вином и закалывали теленка. Даже рабочие и мастеровые прекращали трудиться и вместе со всеми отправлялись пить и плясать. Не везло в дни Сета только полицейским, обязанным удвоить усилия по охране городов и селений от воров, которые, конечно же, не сидели без дела. Это был праздник лета и любви. Многие обрученные подолгу ждали его, чтобы сыграть свадьбу. В любой роще можно было наткнуться на обнимающуюся парочку, и никто в эти дни не смотрел косо на открыто целующихся влюбленных. Во фруктовых садах под Киарой Ханияр со своими помощниками возносил благодарственные молитвы духам земли, приносил им в дар фрукты и ягоды, и по всей стране служители культа делали то же самое, отдавая в жертву земле то, что она щедро дарила людям.