На пороге Будущего
Шрифт:
— Хочешь что-то важное сказать, Бронк? Говори, пока никто не подошел.
Он покачал головой, повел плечами, оправляя плащ.
— Об одном прошу: продержись оставшуюся неделю. Ты не можешь знать, что тут творится, Процеро пообещал содрать кожу с любого, кто ляпнет лишнее слово. Но я вижу, что ты все чувствуешь. Не выдай, Эви. Это не наша страна, не наша жизнь. Держись молодцом.
— Я-то выдержу, Бронк, мне через неделю уезжать. А вот как ты терпишь, да еще получаешь от этого удовольствие?
Он хохотнул, оглянулся на ожидавших их людей.
— Всегда любил риск. В опасности я молодею. Пока нас отсюда не погнали, скажи-ка мне еще вот что. Сколько осталось Нурмали?
Она широко раскрыла глаза.
— Не поняла? Царь в Нурмали души не чает. По крайней
— Царь стареет, начал повторяться, — задумчиво произнес Бронк. — До Нурмали у него было два любимчика, которых он подобным же образом превозносил и всюду кричал о своем доверии.
— Были?
— Любовь Процеро не бывает долгой. Одного он послал усмирять восстание в западных провинциях. Когда тот не справился, его нашли зарезанным. Другой отпросился на месяц к семье, в загородное имение. И не с того не с сего там повесился, а имение перешло к царю, несмотря на имевшихся законных наследников. Последнюю пару месяцев Красный дом ждет, что будет с генералом Нурмали. Его любят солдаты, и с восстанием он справился отлично. Но Процеро за хорошую работу награждает тем же, чем и за плохую. Эта его внезапная привязанность не к добру. Нурмали бы своими полками командовать, лизоблюд из него никудышный…
Нурмали показался из-за угла, помахал им, зовя за собой.
— Я не вижу его смерти, — сказала, поднимаясь, Евгения.
Больше они с Бронком наедине не говорили.
Присутствие Процеро мешало. Это было все равно что зашивать рану, из которой торчит скальпель, или сметать снег в метель. Царь сидел в своем пропахшем кровью доме, и Евгения ничего не смогла с ним сделать. Заранее согласовав действия, Евгения и Отлери со своими помощниками разошлись в разные стороны, распевая священные гимны и призывая на Красный дом милость небес. Ни на минуту не замолкая, они трижды обошли всю территорию дворца, окропили храмовым вином дома, дворы, переходы. Остальные ритуалы Евгения оставила на первосвященника, объявив, что его вера достойна этой чести. На самом же деле она просто терпеть не могла долгих религиозных церемоний, не видела в них смысла. Она верила в благосклонность неба, в силу своих рук, и этого ей было достаточно — ритуальные действа пусть творят другие. Несколько часов она простояла, молясь, рядом с бронзовым оленем, пока Отлери еще раз обходил все здания дворца, рисуя магические знаки на стенах и обметая тротуары веником из прутьев дерева гиймиль, что считалось в Шедизе священным. К концу дня пасмурное серое небо будто бы поднялось выше. С северо-запада проникли рассеянные лучи солнца, высветили изнутри сплошной свод облаков. Священнослужители восприняли это как добрый знак и запели гимны с новой силой. Они не видели того, что видела она: багровый дым над царским домом, что висел неподвижно и угрюмо. Евгения протянула к нему руки, велела исчезнуть. Ничего не изменилось. В окне третьего этажа мелькнуло лицо — Процеро все это время внимательно следил за ней. Ее передернуло, и она поскорее перевела взгляд на светлый участок неба. Ей было настолько неприятно соприкасаться с этим злом, что она уступила сразу, не испытывая угрызений совести.
Под вечер она распрощалась с Отлери и, с трудом держась на ногах от усталости, пошла к себе. Никто ее не сопровождал, один Нурмали следовал в нескольких шагах позади, как всегда, охраняя ее. Небо закрылось, будто тоже устало, и Евгения, лишившаяся сил, еле переставляла ноги. В том самом дворике у архива, где утром нарочно запнулся Бронк, она споткнулась по-настоящему. Тут же рядом появился Нурмали, поддержал под локоть. В молчании они пошли дальше.
Около отведенного ей дома Евгения остановилась. Дышать во дворце и правда стало легче, но несколько зеленоватых пятен все еще кружились около нее. Она так свыклась с ними, что не замечала в течение дня.
— Постой, Нурмали, осталось еще одно дело.
Она подняла руку.
— Оставьте это место, несчастные души. Ничто не держит вас более. Будьте свободны. Идите с миром. Идите с миром.
То ли радостный вскрик, то ли звон в ушах. Призраки растворились
— Не думай об этом, Нурмали. Не бойся. Ты умрешь в старости, служа другому царю.
Ничего не отразилось на его застывшем лице, лишь длинные усы будто бы воинственно приподнялись. Нурмали низко поклонился, по-военному четко развернулся и зашагал прочь.
14
Евгения сидела на дозорной площадке замка, бездумно глядя вдаль. Каменная скамья была жестка, но ей не хотелось вставать и вообще шевелиться.
Утром она обнаружила в пирожном муху, рассердилась и отправилась на кухню разбираться. Стоя между огромными столами, в окружении дымящихся кастрюль, она вдруг поняла, что не была здесь почти год. Она попыталась припомнить, когда в последний раз обходила замок с хозяйским осмотром, и не смогла. Махмели и начальники служб приходили к ней за устными распоряжениями или приносили приказы на подпись, да и то им нужно было сильно постараться, чтобы застать царицу на месте. Евгения молча сунула тарелку с пирожным в руки старшему повару, выдохнула и уже спокойным голосом спросила, как идут дела. Оглядевшись на кухне, велев заменить два старых котла и нанять еще пятерых поварят, она направилась на склады, устроила разнос заведующему, с наслаждением поругалась с прибежавшим Махмели, потребовала отчета по документам и наконец удалилась в сиянии славы.
— Вот что делают угрызения совести! — смеялся Пеликен.
Он был уже не тот лихой парень, что когда-то первым бросался исполнять пожелания юной царицы. Он заматерел и отяжелел, перестал носить белые безрукавки и отрастил узкую бородку, придавшую его лицу солидность. Но его смех был все так же заразителен, и шутки все так же метки, когда он шел рядом с Евгенией, комментируя каждое ее действие и передразнивая встречавшихся придворных и челядинов.
— Я так закрутилась, что совсем забыла о замке, а ведь он — моя первая обязанность, — сокрушалась Евгения. — Ты погляди только, на складе целых двадцать полок пусты, а по документам на них должна быть плитка! Боюсь представить, что меня ждет, если зайти в винные подвалы, — там поди половины старых бочек нет!
— Конечно, нет. Махмели распорядился отправить две бочки в Готанор.
— Что ты говоришь! А почему я не знаю об этом?
— Госпожа моя, на что тебе эти бочки? Тебе ли вести учет такой мелочи?
— Я прекрасно помню, что год назад в подвале оставалось всего три бочонка с коньяком, да и тот всего семилетней выдержки. Махмели тогда клялся, что на днях должны подвезти несколько фургонов с алкоголем. Давай-ка интереса ради сходим и проверим…
— Ну уж нет, — Пеликен решительно потянул ее за юбку. — Ты так напугала бедного распорядителя, что он сегодня же разберется со всеми пробелами в документации. Пойдем лучше накричим на конюших.
Они обошли все конюшни. Евгения прокатилась на своем Ланселоте. Умный белый конь потряхивал гривой и высоко поднимал копыта, гордясь всадницей.
И вот она, облокотившись на каменный парапет, смотрит вдаль. Стоит раннее лето 2758 года, трава и листья еще молоды и светлы, а воздух настолько прозрачен, что она может различить орла, парящего чуть ли не в тсане над землей. Она протянула руку, позвала его, и он камнем ринулся вниз, расправил, тормозя, крылья в нескольких десятках метров над башней и сел рядом, уставив на нее желтые глаза. Многие не выносят безжалостного взгляда хищных птиц и зверей, но Евгении нравилось, когда пронзительные зрачки оценивающе смотрели ей в лицо. Крепкие когти орла оставили в старом камне царапины, и крошка осыпалась на скамью.