На пути к границе
Шрифт:
Тут я вспомнил, что уже давно не наведывался на взгорок. Я взял кольт и положил его на табуретку рядом с кроватью, затем, схватив автомат, помчался к взгорку и там, обернувшись к западу, долго вслушивался, приложив обе ладони к уху, как это делал Брандт.
Опять все тот ясе шелест — ниоткуда.
«Надо уходить. Вот сейчас спущусь на хутор и разбужу Герду. Может, я отыщу немного муки, разведу и, размазав по повязке, оберну ей лодыжку. Кажется, я где-то читал, будто это помогает».
Нет, сейчас не время. В воздухе стоял легкий гул, но западный ветер, который принес бы сюда звуки из долины, не поднимался… А ведь те собаки не лают. Не лают, пока не вцепятся тебе в горло.
Когда
— Зачем ты положил его сюда? — спросила она.
— Так, для виду, — пояснил я, — привычка такая.
— Сейчас пойдем, — спокойно объявила она, — только чуть-чуть разомну ногу.
Она выбралась из кровати, мы накинули на себя куртки, и она засунула кольт в карман.
— Думаю, дело пойдет, — сказала она, пряча лицо, — ты прибери после нас, а я выйду во двор и немного поупражняюсь.
Но в дверях она обернулась и снова было потянулась в комнату.
— Что такое? — спросил я, подхватывая ее, — хуже стало?
Она подняла ко мне лицо, и я заметил, что она вся дрожит, она попыталась выдавить из себя улыбку, но улыбки не получилось, и тогда я привлек ее к себе, и она прильнула головой к моему плечу.
— Цветы, — прошептала она, — поставь их на стол.
Она высвободилась из моих объятий, я убрал остатки завтрака и уничтожил все следы нашего пребывания в доме, а она тем временем выбралась за порог. Я взял цветы и поставил чашку на стол так, чтобы на них падало солнце, и даже не подумал, насколько это нелепо. Потом я в последний раз обошел комнаты и увидел, как Герда проковыляла мимо окна и амбразуры: она держалась на ногах, в общем, довольно твердо. Прихватив палку, которую она забыла в сенях, я запер дверь и положил ключ на прежнее место под стрехой.
Когда я вышел из-за угла дома, Герда стояла, прислонясь к стенке коровника. Услышав мои шаги, она обернулась: я увидел, что она беззвучно смеется, хотя лицо ее было искажено мукой, и подбежал и обнял ее за талию.
— Пойдем, — сказал я, — мы сейчас переправимся через ручей, затем спустимся со склона и дальше пойдем краем леса.
Мы начали подниматься на холм и ни разу не обернулись назад. Заросли ивняка заслоняли нас с севера, я волочил Герду и думал: вот еще каких-нибудь двадцать метров, и мы переберемся на другую сторону ручья, а оттуда дорога пойдет вниз, и мы будем укрыты от чужих глаз, и никто не сможет увидеть нас с хутора.
— Герда!
— Да, милый.
Она улыбнулась, не поднимая глаз, и продолжала шагать, чуть наклонив голову вперед, осторожно пробираясь между кочками. Волосы падали ей на лицо, мешая разбирать дорогу.
— Надо бы повязать их чем-нибудь, — побормотала она, — как это я оплошала.
— Пошли, — сказал я, — когда будем на той стороне ручья, ты обвяжешь голову моим платком.
Мы не слышали их приближения, пока они не вышли из-за кустов, там, где коровья тропа выводила к взгорку, с которого я оглядывал местность. Их было трое. Солнце стояло над деревьями, и его косые лучи освещали холм, они ударили немцам в глаза, и те остановились, заморгав в слепящем весеннем свете, — три белых пятна под стальными касками. Сделав несколько шагов, они снова остановились, и один что-то прокричал, показывая на хутор. Сразу же вслед за этим из кустов вышли двое, за ними — еще двое, и под конец вышел еще один солдат, который нес на плече пулемет. Каска у него была привязана к поясу, и он то и дело вытирал рукавом пот. На березовых почках и желтой прошлогодней траве еще лежала роса. Солдаты не спеша продвигались вперед, оставляя
Мы повалились ничком на землю за ивовыми кустами, и у Герды вырвался из груди один-единственный глухой, отчаянный стон, и это был не вопль о помощи, а глубокий вздох, в котором слилось все, что мы пережили за последние ночи и дни… И я вскинул автомат, и все уже было мне безразлично, но губы мои бормотали что-то похожее на молитву: «Только бы все они спустились на хутор, только бы ушли, и тогда мы сможем дойти до ручья и никто не увидит нас, и я возьму ее на спину…»
Чтобы пробраться в лес, нам надо было сперва пересечь открытую лужайку длиной метров десять, но на хуторе ни одно из окон не выходило в ее сторону… «И если только немцы подойдут к дому с фасада, а еще лучше — войдут внутрь и задержатся там хотя бы пять-семь секунд, мы будем спасены…»
Я опустил левую руку на затылок Герды и придерживал ее, боясь, как бы она не вскочила и не бросилась вдруг бежать. Она лежала, глядя в землю — на вереск, на тоненькие зеленые стебельки, пробивавшиеся среди жухлой травы, и слезы струились по ее лицу, и болезненно сжался запавший рот, а солдаты зашагали к хутору, и я на мгновение закрыл глаза, и услышал стук собственных зубов, и пытался что-то сказать, но тут один из немцев что-то прокричал, и, когда я открыл глаза, двое повернули назад и возвратились на прежнее место. Одним из них был солдат с пулеметом.
Они сели в траву, положив к себе на колени оружие, и тот, что сидел поближе к нам, закурил сигарету, а другой ничего не делал: он просто сидел, придерживая обеими руками пулемет, и оглядывался вокруг, пока не примечал на небе какое-нибудь облако причудливой формы или еще что-нибудь в этом роде.
«Мне ничего не стоит убрать обоих, — думал я, отлично понимая, что это бред, — я могу подстрелить их отсюда, найти опору для автомата нетрудно, Герда притаится здесь, а я добегу до них и возьму пулемет. До них всего каких-нибудь двадцать — двадцать пять метров, и все это дело займет считанные секунды, а когда остальные ринутся сюда из-за угла… нет, это чистейшее безумие, у меня нет никаких шансов на успех. Ведь пулеметный диск, скорее всего, у напарника, и пока я отыщу его, и заряжу пулемет, и поверну его, и нажму на спусковой крючок…»
— Герда, — прошептал я, — встань и возьми пистолет, мы попытаемся пройти к ручью. Может, они нас не заметят.
Она смотрела на меня, и каждая секунда казалась нескончаемо долгим мгновением, которому суждено остаться в веках, но она все поняла, поняла меня и без улыбки, глубоким взглядом заглянула мне в глаза, и мы поднялись и, пригибаясь, пошли вперед, пока не достигли открытой лужайки. Я быстро, легко пожал ее руку, и мы во весь рост зашагали по холму, где не было для нас никакой защиты. Справа у меня была Герда, слева — солдаты, и мы оба спокойно шли своим путем, не отводя глаз от холма. Солнце заливало его ослепительно-белым светом. Какая-то птица, вспорхнув, низко пролетела над нами; кругом валялись камни, а чуть подальше виднелись обломки рухнувшей изгороди.
«Еще пять метров, и мы будем у ручья, и он заглушит звук наших шагов», — думал я. Во рту у меня пересохло, все тело болезненно ныло, и еще я думал: «Все будет хорошо, мы уйдем от них, раз мы уже добрались сюда, значит, уйдем…» И тут я услышал окрик, и круто обернулся, и увидел, что они вскочили с травы.
Я упал на одно колено, и выпустил в них три-четыре патрона, и увидел, как один из них рухнул на спину, но снова пытался встать. Тогда я сгреб Герду в охапку и поволок вперед, заслонив своей спиной, и отчетливо сознавал, что скоро все будет кончено.