На пути к Полтаве
Шрифт:
Королю удалось взломать оборону на сравнительно узком участке фронта. Целые полки русских оказались в стороне от боя. Учитывая, что у Карла почти не осталось резервов, вмешательство свежих русских частей могло поставить шведов в трудное положение. Однако отсутствие единого командования, а главное, стремления и воли предпринять что-то решительное, способное переломить сражение, парализовало русскую армию. Когда сбитая с валов дивизия Вейде подалась влево и потеснила конницу Шереметева, последний, вместо того чтобы попытаться зайти шведам во фланг и тыл, повернул к Нарове. Добраться до моста, где уже кипел бой, дворянские сотни не решились. Зато у них хватило храбрости перебраться через реку в том месте, где она, обтекая острова, казалась мельче. Переправа дорого обошлась Борису Петровичу. Утонули до тысячи всадников. Позднее Карл XII признавался, что «смелый маневр» Шереметева вырвал у него вздох облегчения: «Я ничего так не боялся, как
Левая колонна шведов погнала солдат Трубецкого к единственному мосту через Нарову. Смятение было невероятное. На мосту произошла такая давка, что о каком-то порядке не приходилось и думать. Под тяжестью отступавших настил моста не выдержал и надломился. Известие об этом усилило панику. Казалось, теперь уже нигде нельзя было найти спасение! Кто-то кидался в холодную волу и тонул. Но вскоре шведы наткнулись на боевые порядки двух гвардейских полков, которые в отличие от частей дивизии Трубецкого и Головина не собирались бежать. Огородившись повозками — здесь располагался артиллерийский парк армии, — семеновцы и преображенцы отразили противника. Заслышав сильную перестрелку, Карл XII в одиночестве поскакал на выстрелы и едва не погиб — вместе с лошадью завяз в болоте. Подоспевшие драбанты с трудом вытащили короля, оставившего в болоте шпагу и сапог. Несмотря на это происшествие, Карл примчался к месту боя и в одном сапоге возглавил атаку своих гренадер. Вид его в этот момент был, по-видимому, довольно комичный. Вообще надо признать, что с сапогами Карлу XII сильно не везло. Под Нарвой ему пришлось щеголять в одном сапоге. Накануне Полтавы получить в сапог пулю. После возвращения из Турции в прибалтийские владения Швеции — пересекал Карл Европу в бешеной скачке, почти не покидая седла, — король смог снять сапоги, только их разрезав, так распухли ноги. Словом, между королем и сапогами была явная… несовместимость. А между тем Карл обожал высокие сапоги с большими шпорами, один вид которых должен был подчеркнуть его готовность в любую минуту дня и ночи совершать героические поступки.
Чтобы сломить семеновцев и преображенцев, Карл приказал перебросить с правого фланга гвардейцев. Но и их появление не внесло перелома. Именно тогда прозвучала уважительная фраза короля в адрес своего противника: «Каковы мужики!»
История умалчивает о том, как де Круа пытался руководить сражением. Зато абсолютно точно известно, что вскоре после начала битвы фельдмаршал со своим штабом отправился к королю сдаваться. Очевидцы не преминули поведать, что герцог явился в весьма импозантном виде — в красном плаще, одна нога была обута в щегольской французский сапог, другая — в сапог русский (опять сапоги!). Сколь правдиво это утверждение, иллюстрирующее размеры паники, охватившей войско и его главнокомандующего, трудно сказать. Но любопытно знать, как комментировали бы современники и потомки внешний вид де Круа, окажись он — представим на мгновение невозможное — победителем?
Карл XII встретил фельдмаршала далеко не радушно. Будучи смельчаком, он призирал трусость в любом ее проявлении. Герцог был взят под «жестокий арест». Так уж случилось, что в нашем сознании де Круа никак не ассоциируется с понятием «свой». Между тем формально он — первый в отечественной истории фельдмаршал на русской службе, плененный неприятелем.
Как уже отмечалось, далеко не все части поддались панике. Пример показали уже упомянутые преображенцы и семеновцы. На левом фланге сохранили свою боеспособность полки дивизии генерала Вейде. К вечеру они даже потеснили противника, хотя успех развить не сумели — сказалась не столько усталость, сколько отсутствие связи с другими частями.
Осенние ранние сумерки развели сражавшихся. Не обошлось, однако, без досадного для шведов недоразумения: один из батальонов, «щеголявший» трофейными знаменами, был обстрелян своими же — шведы, не разобравшись, посчитали, что русские перешли в контрнаступление.
Между тем исход сражения, как это ни странно, не был до конца ясен. Несмотря на очевидные успехи, шведский генералитет с большим опасением ждал рассвета. Численность русских казалась неисчерпаемой, тогда как сами победители были на пределе физических возможностей. Что, если завтра русские, не те, что побежали, а те, что сражаются, убедятся в малочисленности неприятеля и воспрянут духом? Беспокойство шведов заметно поубавилось бы, узнай они о настроениях в русском лагере. Здесь царили глубокое уныние и растерянность.
Назывались имена плененных генералов и старших офицеров, число разгромленных частей. Связь с полками Вейде не была установлена, из-за чего все считали и их разбитыми. Так что свои потери казались огромными, мощь шведов неодолимой. Складывалась своеобразная ситуация, когда каждая из сторон преувеличивала возможности противника. В этой ситуации преимущество получал тот, кто
Последствия «злосчастной Нарвы» казались катастрофическими. Из 35–40 тысяч человек к своим вырвались около 23 тысяч человек. Потери составили 6–7 тысяч человек, остальные угодили в плен. Шведские данные еще более внушительны. Только в бою русских полегли 8 тысяч человек. В плен попали 18 генералов, в том числе Автомон Головин, Иван Трубецкой, Адам Вейде, князь Василий Долгорукий. Первым двум пришлось ждать своего освобождения до 1718 года, покуда их не обменяли на плененного под Полтавой фельдмаршала, графа Реншильда. Старших офицеров — командиров полков и батальонов — оказалась в плену около 60 человек. К этому стоит добавить колоссальные материальные потери, включая вооружение и всю артиллерию. Собственные потери шведы ограничили куда более скромными цифрами — менее 700 убитых и 1247 раненых.
Престиж России, и без того невысокий, рухнул в одночасье. Шведы и их союзники, в первую очередь французские дипломаты, выжали из нарвской победы все возможное и невозможное. Карл XII был возведен в ранг нового Александра Македонского. Причем не только своими. В неординарных решениях молодого военачальника убеленные ветераны поначалу сомневались — а как же иначе, ведь вел их в бой 18-летний мальчишка, который еще несколько месяцев назад, выбираясь на датский берег, спрашивал про летящие над головой пули: «Что это свистит?» Но все оправдалось, король добился оглушительной победы да и вел себя необычайно храбро, ни на секунду не выказывая робости и не теряя хладнокровия. Когда после боя Карл XII снял галстук, из него вывалилась мушкетная пуля. Несомненно, попала она в него на излете, но надо же было так увлечься боем, чтобы не заметить пули! Между тем Карл именно так и будет вести себя в каждом последующем сражении — с холодной головой горячиться в бою. Прибегая к известной аналогии, уместно даже утверждать, что он находил упоение в бою. Однако, на наш взгляд, все же точнее иное, не столь лестное для «северного героя» сопоставление: в Карле XII шведская история возродила своего последнего викинга-берсеркера.
Перед «очарованием» короля-победителя не устояли даже ученые, проповедовавшие идеалы просвещения. Великий Лейбниц после Нарвы объявил, что Москве уготована участь быть покоренной Швецией, и приветствовал установление власти Карла «в Москве и дальше вплоть до Амура».
Первая Нарва, как никакое другое событие, засвидетельствовала факт отсталости России. Правда, при знакомстве с ходом сражения иногда кажется, что русским просто отчаянно не везло. Но это не так. На самом деле все эти случайности — от несвоевременного отъезда царя до вьюги в лицо — лишь умножили общую слабость и неподготовленность страны и армии к войне в целом. Громкая победа шведов сложилась из мелочей, но таких, которые оттачивались и пригонялись друг к другу долгими годами; мелочей, требовавших образованности и опытности офицеров, обученных до автоматизма солдат. Победа приходила к ним, потому что барабаны вовремя подавали сигналы, посыльные скоро разносили приказы, начальные люди всегда знали, что надо делать, даже тогда, когда было не ясно, что делать. Отлаженная система управления армии превращала ее в идеально настроенный механизм, не знавший сбоев.
Но и этого мало. Нужна была и была вера, скрепленная протестантской суровостью и приправленная спокойной уверенностью в силе шведского штыка и полководческой мудрости короля-мальчишки и его советников. Такое нельзя создать в одночасье. Такое складывается из прошлых и настоящих побед, оказывающихся залогом побед будущих. Такое обеспечивалось общим уровнем развития страны, ее четырьмя университетами, в которых, кстати сказать, учились немало шведских офицеров и генералов.
Что могли этому противопоставить русские? Царь сам позднее определил состояние своего войска как «младенческое… а искусства — ниже вида». Отсюда естественный вывод: «…Какое удивление такому старому, обученному и практикованному войску над таким неискусным сыскать викторию?»