На пути к Полтаве
Шрифт:
Параллельно правителям Швеции удалось решить финансовые проблемы содержания армии. Сначала посредством упорядочивания кадастра, введением поземельного налога и чеканкой медной монеты высокого номинала, затем — контрибуциями и эксплуатацией завоеванных территорий. Создание регулярной армии позволило запустить механизм захватнических войн, когда каждая война кормит войну следующую. Первой пришлось расплачиваться, в основном, Германии, 20 тысяч городов и деревень которой были разграблены, сожжены, опустошены за годы Тридцатилетней войны. Деньги позволили добавить к национальному ядру армии наемников. Густав-Адольф заканчивал свой жизненный путь, сколотив огромное по меркам малонаселенной Швеции войско — в 80 тысяч человек. При нем же Швеция встала на путь широкой экспансии, которую не без успеха продолжили его наследники. В продолжение XVII столетия Швеция превратилась в своеобразную «береговую империю», скроенную и сшитую из кусков балтийского побережья. Приобретены они были в бесконечных войнах, в которых Швеции удавалось то выцарапать жалкие клочки земли, то отхватить солидные территории с важными торговыми городами. Так, у Дании были отобраны провинции на юге Скандинавского полуострова (Скания), острова Готланд и Эланд. Речь Посполитая принуждена
Победоносные войны приблизили шведов к тому, чтобы осуществить свою заветную мечту — превратить Балтику в шведское озеро. Впрочем, эта воплощаемая в жизнь мечта была мечтой крайне опасной — растущее шведское могущество вызывало у соседей животный страх за свое будущее. Последствия не заставляли себя ждать. Самые явные из них — вражда и зависть оттесненных от моря стран к «таможенному королевству». Правители Дании, Польши, северогерманских герцогств и княжеств готовы были при малейшей возможности вцепиться в глотку могущественному противнику. И если до поры до времени они прикрывали свои истинные намерения маской миролюбия, то лишь чтобы выиграть время и собраться с силами.
В самом Стокгольме не строили иллюзий относительно подлинных чувств заискивающих соседей. Однако ни о каких уступках говорить не желали. Признавался один аргумент — сила. А последняя, как считали в Стокгольме, всегда должна быть за Швецией. Забегая вперед, заметим, что задача постоянного наращивания военной мощи оказалась для страны непосильной. Швеция просто надорвалась. Однако удивляться следует не факту крушения шведского великодержавия, а тому, как долго скандинавы несли это тяжкое бремя. Ведь Швеция конца XVII столетия — государство с населением в каких-то полтора миллиона человек. И все же источник могущества Швеции понятен — это трудолюбивый, деятельный и храбрый народ, образованное и честолюбивое дворянство и уже упомянутая плеяда энергичных и даровитых правителей. К концу столетия в Швеции окончательно утвердился абсолютизм, позволяющий концентрировать ограниченные ресурсы страны на главных направлениях. При этом абсолютизм не лишал шведское дворянство и простой народ инициативы и самодеятельности.
Главный инструмент шведского великодержавия — армия. К началу Северной войны все прежние наработки, связанные с деятельностью Густава-Адольфа и его ближайших преемников, были не просто сохранены, а приумножены. Отец Карла XII, Карл XI, взяв на себя неброскую роль военного администратора, внес существенные коррективы в систему комплектования армии. При нем была введена так называемая поселенная система комплектования войск. Это позволило возложить основную тяжесть содержания армии на собственников земельных владений, включая крестьянство. Как водится, эта система, просуществовавшая до конца XIX века, имела свои преимущества и недостатки, выступавшие на первый план в зависимости от времени и конкретной ситуации. При Карле XII преимущества перевешивали: вступая на престол, молодой король получил в наследство от отца не только корону и абсолютную власть, но и 60-тысячную армию, не считая милицейских соединений. Кроме того, полки могли быть пополнены и действительно пополнялись рекрутами и наемниками. В военное время численность сухопутной армии могла быть доведена до 150 тысяч человек, то есть достигнуть цифры, сопоставимой с армиями крупнейших европейских государств.
Если исчислять тех, кого призывали под королевские знамена, то вооруженные силы Швеции следует признать многонациональными. Так, отправляясь в Россию, Карл XII навербовал в Германии около 9 тысяч солдат, преимущественно немцев — саксонцев, вестфальцев, померанцев и т. д. Из при балтийских владений под королевские знамена шли служить эстонцы, латыши, литовцы и даже русские, выходцы из ижорской земли. И все же ядро вооруженных сил по-прежнему составляли шведы — свободные крестьяне и горожане. Это, несомненно, положительно отражалось на качестве войск. Шведские формирования отличались храбростью, дисциплиной, выносливостью, доведенной до автоматизма выучкой. Сама же выучка, умноженная на шведское благоразумие и хладнокровие, соединялась с передовыми достижениями тогдашних военных технологий и вооружений. Косность и инертность не получили в шведской армии такого широкого распространениго, как на континенте. Благодаря традициям, заложенным Густавом-Адольфом, шведский генералитет вносил соответствующие изменения в стратегию и тактику, получая каждый раз преимущество над своими потенциальными противниками. С середины XVII столетия соседи скандинавов предпринимали отчаянные попытки догнать «образцовых» шведов, перенимая, копируя, заимствуя их формы организации и приемы ведения боя. Но благодаря постоянному вниманию шведских правителей к армии, высоким требованиям, предъявляемым к офицерскому корпусу и обучению солдат, разрыв не сокращался, а даже возрастал.
Шведская армия исповедовала наступательную тактику. Напор был ее стихией. Военные историки давно заметили связь между наступательной тактикой шведской армии и ее высоким духовным настроем. В новейших исследованиях эта связь обрела законченную формулу: ту тактику, которую исповедовали шведы, невозможно было бы реализовать с армией, не обладавшей подобными волевыми качествами. Одно дополняло и было недостижимо без другого.
Наступательная тактика требовала от командования поддерживать постоянную готовность к решительным действиям и даже риску, способность во всем опережать противника. Но стремление везде и всегда навязывать свою волю могло принести плоды лишь при условии, если оно подкреплялось возможностями армии. И эти возможности у шведов были. Такой документ, как «Регламент ведения батальоном боевых действий новым манером», обязывал шведскую пехоту, к примеру, открывать огонь по неприятелю лишь за 70, а заканчивать за 30 шагов, после чего бросаться в решительное наступление. Это означало, что шведы должны были двигаться под огнем противника, не отвечая ему и не обращая
Королевские гвардейцы — брабанты одними из первых взяли на вооружение багинет, а затем и штык, который вскоре стал грозным оружием всей шведской пехоты.
Рукопашный бой, приводивший в замешательство армии многих европейских стран, шведов не страшил. Напротив, они вполне осознанно стремились довести дело до холодного оружия. «Не гнуть, а сокрушать!» — вот что каждый раз выбивали шведские барабаны, призывая батальоны к атаке.
К началу XVIII столетия пехота уже безраздельно господствовала на полях сражений. Однако и оттесненная на второй план кавалерия оставалась грозной силой, особенно опасной тогда, когда пехота приходила в замешательство. Появление в такой момент конницы обыкновенно довершало разгром неприятеля. Но шведы и здесь сказали свое особое слово. Они никак не желали примириться со второстепенной ролью кавалерии. В Швеции было сделано все, чтобы превратить кавалерию в силу, которая не просто довершает, а и обеспечивает разгром противника. Для этого шведы вели атаку полным галопом. Ставка делалась насилу удара, достигнутого благодаря умножению скорости на плотность боевых порядков. Между тем сделать множителями и то, и другое было крайне трудно. В континентальной Европе, выбирая между сохранением строя и скоростью атаки, предпочтение отдавали первому. Пускай шли в бой на рысях, зато выдерживали линию. Выучка шведов позволяла им атаковать более быстрым аллюром, сохраняя при этом строй «колено в колено». Устоять против такого сокрушительного удара не могли вышколенные саксонские всадники. Что уж тут говорить о молодой регулярной русской кавалерии с ее еще не изжитыми повадками поместного войска?
Таков вчерне набросок противника, с которым вознамерился вступить в единоборство царь Петр. Швецию того времени можно сравнить со спринтером. В броске на короткую дистанцию ей, конечно, не было равных. Но случилось так, что Петр вытолкнул «спринтера» на длинную дистанцию. И здесь оказалось, что необъятная Россия с ее ресурсами и необыкновенным умением народа перетерпеть получила свои преимущества{3}. Однако в начале этого забега Петр и предположить не мог, что ему предстоит. Свойственная человеку привычка быстро забывать о плохом и помнить хорошее, несомненно, подвела московских политиков. Скромная победа под Азовом теснила гордостью грудь; военные суда на Дону, в Азовском и даже Черном морях кружили голову. Шведов побаивались, оттого и обманывали, вступали в тайный сговор, подличали, но реальной их силы все равно не знали, тем более что после последней войны с ними прошло более сорока лет. В связи с этим любопытно найти ответ на риторический вопрос: осмелился ли бы Петр начать Северную войну, зная наперед обо всех поджидавших его трудностях и не ведая об исходе конфликта? Однозначный ответ найти невозможно, даже если попытаться интерпретировать высказывания самого царя. Ведь они в разные годы и при разных обстоятельствах — разные. Тем значительнее представляется принятое им решение начать.
Из Великого посольства царь вернулся убежденным сторонником изменения вектора внешней политики. Война с Турцией отныне воспринималась им как обременительное и малоперспективное занятие — в лучшем случае, можно было прорваться в Черное море. Но куда оно могло вывести? Стиснутое территориями, принадлежавшими Порте, Черное море не могло решить задачу прорыва, о котором мечтал Петр. Иное дело Балтика! Богатые впечатления, вынесенные царем из поездки по Северной и Центральной Европе, подготовили почву. Нашептывания саксонского, бранденбургского курфюрстов и посланцев датского короля о нечаянном везении, подходящем моменте надломить величие шведского льва — только что вступивший на шведский престол король Карл XII молод и неопытен — не пропали даром. Тем более что у России были свои счеты с северо-западным соседом. Продолжительная борьба за земли, некогда принадлежавшие Новгороду, а затем вошедшие в состав Московского государства, завершилась после Смуты их утратой. Попытка царя Алексея Михайловича вернуть прибалтийские «отчины» и «дедины» окончилась неудачей. Кардисский мир 1661 года, пришедший на смену Столбовскому миру 1617 года, по-прежнему отсекал страну от моря. К концу столетия все негативные последствия утраты балтийского побережья стали не просто очевидными — вопрос был повернут в плоскость будущности страны, развитие которой ставилось в прямую зависимость от свободного морского общения с Европой. При этом имелась в виду не только и не столько торговля. В понимании Петра успех в восприятии и насаждении европейской образованности, технологии и культуры был немыслим в условиях некого дозирования извне, ущемления суверенного статуса Русского государства и его правителя.
Теперь могучая энергия Петра получила новое направление.
Антишведская коалиция сколачивалась в большой тайне. В переговорах участвовали Дания, Саксония и Россия. Для Петра и Августа датчане были особенно ценным союзником.
Ведь датчане имели флот, способный противостоять шведскому. Своеобразие ситуации заключалось в том, что саксонский курфюрст Август был «по совместительству» польским королем. Водружая на голову корону Пястов, Август брал на себя обязательство вернуть Речи Посполитой отторгнутые Швецией земли. Однако, чтобы его выполнить, следовало заручиться согласием сейма на вступление в Северный союз. Между тем в Польше мало кто горел желанием сразиться с Карлом XII. Возвращение потерянных земель — это, конечно, хорошо. Но как при этом избежать неизбежных военных тягот? И хорошо, если военные действия развернутся на территории противника, а не так, как случалось в последних войнах, когда Речь Посполитая превращалась в огромное поле боя. Одним словом, подданные польского короля, только что завершившие продолжительную борьбу с османами, и слышать не желали о новых войнах. Августу пришлось ограничиться обещанием со временем втянуть в конфликт Речь Посполитую — и только. Пока же в войну вступала только Саксония.