На пути к Полтаве

Андреев Игорь Львович

С известными оговорками можно утверждать, что первая Нарва перечеркнула многое из прежних реформаторских усилий, продемонстрировав их поверхностность и ограниченность. С. М. Соловьев в своих известных «Публичных чтениях о Петре Великом» обмолвился, что царь привел под Нарву армию, которая совсем недалеко ушла от армий царей предшествующих — одним словом, «ветхое рубище с новою заплатою». Очевидность того, что в новое время одними «заплатами» обойтись уже никак нельзя, поставила перед Петром вопрос о системности реформ. На первый взгляд это звучит несколько парадоксально: нет ничего более конвульсивного и хаотичного, чем петровские усилия восстановить боеспособность армии после Нарвы. Царь метался по стране, судорожно выискивая деньги, людей, вооружение, продовольствие, припасы. Тем не менее сам масштаб обрушившегося несчастья заставил его заняться многими отраслями хозяйства и вопросами государственной политики. В

действиях царя было мало системы, но зато постепенно прорисовывался системный подход. И если, по определению того же С. М. Соловьева, «неудача — проба гения», то Петр здесь оказался гением самой высшей пробы. Оказалось, что для него — чем хуже, тем лучше. Известна оценка Петром Нарвы: «Когда мы сие несчастие (или, лучше сказать, счастие) под Нарвой получили, то неволя леность отогнала и к трудолюбию и искусству день и ночь прилежать принудила и войну вести с опасением и искусством велела».

Но, может быть, царь лукавит? Ведь это признание прозвучало после Полтавы и Гангута, тогда, когда исход войны был почти бесспорен. А что на самом деле думал битый Петр сразу же после Нарвы? Да почти то же самое, хотя, конечно, Нарву как счастье еще не воспринимал. На двенадцатый день после нарвского побития, посылая Шереметева разорять владения шведов в Ингрии, он писал: «Не годится при несчастии всего лишаться». Из текста видно, что он подразумевает под этим. Нельзя падать духом. Негоже опускать руки. Не следует искать отговорки и оправдания. Надо продолжать трудиться. Вот чему его научила катастрофа 19 ноября.

И еще одно. В оценке Петром Нарвы ощутим личностный момент. Похоже, он не может забыть о своем неосмотрительном отъезде из армии в канун сражения. Дело это действительно темное и для историков не во всем ясное. Крайности сильно разнятся. От обвинений Петра в заурядной трусости — бросил армию на никудышнего герцога де Круа и бежал, до полного оправдания царя — уехал, потому что не ждал сражения, за подкреплениями: 10 тысячами солдат Репнина и 8 тысячами казаков Мазепы, вынашивая планы вместе с саксонцами зайти от Печор в тыл Карлу и т. д. Историки вполне справедливо ссылаются на эпизоды из жизни Петра, когда он проявлял храбрость, не задумываясь, рисковал жизнью. Все так. Но как быть с другими случаями, такими, как паническое бегство из Преображенского в Троицу или бессильное отчаяние в Прутском походе? Известно, и у Петра случались минуты слабости. Один из пристрастных свидетелей — за собственное пленение следовало оправдаться (он сдался вместе с герцогом де Круа) — так описывал царя накануне отъезда из-под Нарвы: тот был растерян, полувменяем, пьян. Вывод прост: если таков государь, то что спрашивать с них, переметнувшихся с первыми выстрелами к шведам? Нет нужды спорить по поводу правдивости этой информации. Как нам кажется, в беспощадной оценке происшедшего под Нарвой, сделанной Петром, — косвенное признание того, что и он сам не без греха, что что-то действительно было.

И это что-то точит и точит его, не давая забыть о собственной слабости. Надо ли после этого кидать в Петра камни? Ведь важно не только, как упал. Еще важнее — как поднялся.

Преодоление

После некоторого колебания — идти «добивать» Петра или нет — Карл XII двинулся в Польшу. Свою роль сыграла амбициозность короля. Какую славу можно было добыть, разгромив «царя варваров»? Иное дело — Август II, курфюрст саксонский и король польский. К тому же, как мы знаем, Карл намеревался примерно проучить своего кузена: «Поведение его так позорно и гнусно, что заслуживает мщения и презрения всех благомыслящих людей». Карл вознамерился лишить беспутного Августа польского престола.

Амбиции короля были подкреплены вполне здравыми соображениями. Из двух оставшихся союзников в антишведской коалиции самым сильным признавался Август. Его и следовало громить в первую очередь. Упрекнуть Карла в том, что в 1700 году он недооценил Петра, едва ли будет справедливо. В способность России быстро оправиться от поражения не верил никто.

К тому же после блистательной победы сами победители выглядели далеко не лучшим образом. Об этом обстоятельстве как-то забывают, но между тем дело обстояло именно так. Виной тому — не Петр и Август, а вечные спутники всех военных кампаний того времени: болезни, трудности с амуницией, продовольствием и фуражом. Спустя месяц-другой после Нарвы в полках осталась лишь треть личного состава, способного выступить в поход. Испытывала армия большие трудности и в боеприпасах. Казна в спешном порядке вытряхивала из карманов шведских подданных последние кроны и эре, чтобы приобрести для короля порох и свинец. Словом, далеко отрываться от своих баз было рискованно, и даже Карл, поначалу сильно разгоряченный нарвским успехом, на этот раз внял разумному доводу.

После Нарвы царь

превратился во всеобщее посмешище. Сидевший в Гааге А. А. Матвеев писал Петру: шведский посол самолично ездил к послам других стран и «с великими ругательствами… не только хулит ваши войска, но и самую вашу особу злословит». Посланник Петра в Вене князь Петр Голицын терпел такие унижения, что впору было плакать. Французский и шведский послы при полном попустительстве императорского двора открыто насмехались над князем. Лишь заинтересованность в канун Войны за испанское наследство в России, которая хоть как-то отвлекала на себя Швецию — традиционного союзника французской короны, заставляла имперских министров цедить слова приветствия при встрече с царским министром. Голицын, впрочем, не обманывался. Он прекрасно видел, что кроится за натянутыми улыбками. «Всяким способом надобно домогать получить над неприятелем победу, — умолял князь. — Хотя и вечный мир учиним, а вечный стыд чем загладить?.. Непременно нужна нашему государю малая виктория… А теперь войскам нашим и управлению войсковому только смеются».

Каждое слово в письме Голицына прямо-таки кричало о его правоте. Но легко было выпрашивать викторию, хотя бы и малую, а как добыть ее, если войска при одном только имени Карла XII приходили в смятение? Так случилось летом 1701 года, когда Карл форсировал близ Риги Западную Двину и кинулся на саксонского генерала Штейнау. В союзной армии было четыре петровских полка — около 4 тысяч человек, которых царь прислал на помощь Августу. Пользы от них не было никакой, поскольку, еще не вступив в бой, полки обратились в бегство. Казалось, что с такими солдатами ничего нельзя сделать. Еще счастье, что с уходом Карла в Польшу против Петра в Прибалтике остались малочисленные и не самые лучшие неприятельские силы.

Все последствия рокового просчета шведов относительно России станут видимыми лишь несколько лет спустя. В первые же месяцы после Нарвы все представало для Петра и его соратников в самом мрачном свете. Беда заключалась, конечно, не в падении международного престижа России, а в ее отсталости, прежде всего культурной и технологической. Всего нужно было до зарезу, и ничего не было. Петра терзало множество проблем. Где взять после Нарвы регулярное войско? Как снабдить его артиллерией и оружием? Где найти знающих и толковых людей для строительства оружейных и металлургических заводов? Как быть с офицерским корпусом? Кем восполнить плененных офицеров и генералов? И на все нужно было сыскать ответы, и не завтра или послезавтра, а немедленно, сейчас.

Известна способность Петра проявлять необыкновенную энергию и настойчивость в моменты кризисные. Но, говоря об энергии и железной воле царя, многие поневоле забывают о стране, история и культура которой приучили ее население к самопожертвованию. Едва ли какое-то иное общество могло столь терпеливо переносить тяготы и жертвовать благами, как российское. Да, в этом, несомненно, присутствовали известная косность и покорность привыкших к бесправию сословий. Да, для этого общества была свойственна убежденность в том, что именно самодержец имеет право распоряжаться их богатством, трудом и даже жизнью, не спрашивая на то согласия обладателей этой самой жизни. Однако было бы ошибочно объяснять такую позицию лишь одной привычной к слепому повиновению. В продолжение нескольких веков общество отдавало власти скудные ресурсы ради того, чтобы выжить, сохраниться, отстоять веру и себя в этой вере. То была модель взаимоотношений с самодержавной властью, особенно подходящая для кризисных моментов. Модель необычайно затратная, разрушительная для личности и сословий, но одновременно и эффективная с точки зрения достижения общей цели. Ведь то, что для большинства европейских монархов уже тогда было крайностью, недопустимым пределом, за который не дадут шагнуть сами подданные, для русских государей оставалось нормой. Так что мобилизовать ресурсы, обобрать все сословия, напрячь до хруста костей и кровавого пота все общественные группы для российской монархии было делом обычным. Потому и выходило, что не столько России «повезло» с Петром, сколько Петру после Нарвы — с Россией и подданными.

Первая забота царя после поражения — собрать оставшиеся силы. Когда улеглось первое смятение, выяснилось, что не все войска рассеяны. Разжав железную хватку шведов, пришли под своими знаменами семеновцы и преображенцы; вышли с оружием солдаты и офицеры дивизии Головина; пропев последнею бесславную «лебединую песню» поместной армии, приплелись дворянские сотни; кое-кто из полков Трубецкого и Вейде счастливо ускользнул из плена хитростью и бегством. Удача также, что к Нарве не успели подойти полки дивизии Репнина. Соединенные вместе, все эти силы стали ядром новой армии. Впрочем, сам Репнин с частью войск был вскоре отправлен в Курляндию к Августу — царю во что бы то ни стало надо было удержать упавшего духом единственного союзника от мыслей о сепаратном мире.