На Рио-де-Ла-Плате
Шрифт:
Этот вопрос был адресован уже нам. Меня нисколько не взволновали эти «признания». Но Монтесо не был так спокоен. Он сделал несколько торопливых шагов в сторону майора и возразил:
— Что мы скажем? Ничего, кроме лжи, этот человек не выдвигает против нас. Не мой друг напал на того человека — все происходило совсем наоборот.
— Так! Вы можете это доказать?
— Конечно. Мой спутник может сейчас в этом поклясться.
— Так не пойдет. Ведь обвиняемый не может быть свидетелем по собственному делу.
— Тогда может поклясться органист, возле дома которого
— Органист здесь?
— Нет. И вы знаете это так же хорошо, как и я.
— Тогда он не может свидетельствовать.
— Я требую, чтобы его доставили!
— У нас нет времени на это, сеньор. Впрочем, он нам совсем не нужен, ведь мы и без того знаем, что вы виновны.
— Ничего вы не знаете и не можете знать!
— Не смейте на меня кричать! Я — председатель военного суда и заставлю вас вести себя как подобает!
Это окончательно разъярило Монтесо.
— Я достаточно прилично себя веду в отличие от вас! — выкрикнул он. — Этот человек дает показания против нас, а мы оспариваем его утверждения. Его свидетели, как и наши, находятся в Монтевидео. Следовательно, речь идет лишь о субъективном мнении. К тому же нас двое против одного!
— Но он готов поклясться, что не лжет.
— Мы готовы присягнуть, что он лжет.
— Поскольку вы обвиняемые, то не можете принести присягу.
— Тогда идите к черту!
— Я предупреждаю вас, — выкрикнул взбешенный майор. — Если вы еще раз позволите себе подобное, я прикажу вас поколотить.
— Только попробуйте! Я заявлю на вас в полицию!
— Вот потеха! У вас на это нет времени. Вообще — понимаете? Вы изобличены и будете казнены — расстреляны или утоплены!
— Ну, это мы еще посмотрим!
— Вам не удастся доказать свою невиновность.
— Но при таком подходе к правосудию, как у вас, вообще ничего нельзя доказать! Но даже вы, наверное, понимаете, что до принятия решения должны быть выслушаны свидетели.
— На это нет времени, и, значит, это не нужно.
— Ладно, тогда имейте в виду, мы заявляем категорически: сеньор Каррера лжет.
— А мы вам не верим. Иностранец действительно собирался заколоть его друга.
— Допустим! Ну а я что при этом делал?
— Ничего. Но затем вы пошли в дом потерпевшего, напали на него и жутко избили. Вы отрицаете это?
— Нет.
— Значит, вы признаете себя виновным в нанесении телесных повреждений?
— Нет. Мы наказали негодяя. Правда, при этом немножко пострадала его шкура, но это было всего лишь несколько царапин. Если вы считаете это телесными повреждениями, ладно, считайте. Но кто меня посмеет осудить на смерть из-за того, что я отдубасил одного негодяя?
— Мы, сеньор! И перестаньте наконец врать и препираться. Обещаю вам, что ваша казнь будет как можно более тихой и деликатной.
— Вот дьявол! Деликатной, неделикатной — что за чепуха! То, что вы называете казнью, я объявляю убийством.
— Мы обязаны судить вас по законам военного времени!
— Еще чего! Я не позволю вам обращаться со мной как с военным преступником.
—
Человек пять-шесть кавалеристов бросились к йербатеро. Он отбивался, но безуспешно. Ему связали руки за спиной. Он ругался на все лады. Я подал ему знак, бросил несколько предостерегающих слов, однако тщетно. Он призывал меня помочь ему освободиться от пут, но я ничего не стал делать, и он начал бранить и меня. Он разбушевался до того, что ему вдобавок связали еще и ноги и уложили на песок. В уме я уже прикинул варианты возможного сопротивления, и все они были бы глупостью, потому что численный перевес противника был слишком велик.
Их ножей и пик я не опасался, ружей и лассо — тоже, но вот болас были для нас крайне опасны. Если бы мы, пытаясь убежать, и оставили этих людей за спиной, то что бы мы сделали против полусотни болас, полетевших бы нам вслед!
Не оставалось ничего иного, кроме как вести себя спокойно и расчетливо. На Монтесо мне уже не приходилось рассчитывать. Я напряженно размышлял: что же делать?
И тут майор обратился ко мне:
— Надеюсь, вы все поняли? Сопротивление бесполезно. Покоритесь судьбе!
— Покориться неизбежной судьбе не стоит большого труда, сеньор. Но пока я не убедился в ее неизбежности, я не могу покориться.
— Но вы же проиграли! Это же ясно!
— Отнюдь! Вы действуете противозаконно. Я готов дать показания и поговорить с вами как кабальеро с кабальеро, но тем не менее все равно считаю вас некомпетентным.
— Это неважно. Главное, чтобы вы не доставили трудностей ни нам, ни себе. Итак, вы согласны признать себя виновным в покушении на убийство?
— К сожалению, не могу вам в этом угодить, сеньор. Я не пытался убивать человека.
Он достал из сумки несколько сигарет, зажег одну для себя, протянул мне другую и сказал:
— Вы же обещали вести себя как кабальеро. Пожалуйста, возьмите эту сигарету! Она придется вам по вкусу, сорт хороший. Итак, вы сделаете признание?
Я зажег от его сигареты свою, затем с благодарностью поклонился и ответил:
— Если бы я и сделал признание, то его следовало бы предварить различными процедурами, которые пока не проведены.
— Пожалуйста, поведайте нам, что мы позабыли!
— Я повторю, что не считаю вас компетентным. Но дело даже и не в этом, в любом случае стороны должны знать друг друга. Обвиняемые должны узнать, кто их судит; следует назвать имена судей и имена возможных свидетелей. Должны присутствовать общественный обвинитель, прокурор; у обвиняемых должны быть защитники. Короче говоря, суд не правомочен. Сожалею, но это так.
— Я тоже, сеньор, об этом сожалею, но обстоятельства складываются так, что у нас нет времени на соблюдение формальностей, которые, по счастью, играют лишь второстепенную роль. На вас поступил донос, и мы приговариваем вас к смерти. Это — главное, все остальное — пустая трата времени. Но я признаю, что вы ведете себя гораздо более корректно, чем ваш спутник, и потому я пойду навстречу вашим пожеланиям. Я — Кадера, майор национальной гвардии. Слышали ли вы когда-нибудь мое имя?