На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
14 февраля, понедельник. Н.Л. Дементьева пригласила меня в министерство культуры на процедуру представления Путиным нового министра. Им стал Швыдкой. Это означает все то же: Смелянский, Марк Захаров, Волчек — их мнение. Это вопрос все той же кланово-национальной эстетики и культуры. Но дело не в этом, я пришел, двор министерства был почищен, как перед пасхой. Милиция ни одну машину во двор уже не пускала, и поэтому Федя встал где-то в полукилометре от министерства. Мы поговорили с Н.Л. о создании общего проекта реконструкции Института, я рассказал, что уже сделано. Тем временем перед входом в конференц-зал поставили металлоискатель. Но оказалось, что сверху уже был сброшен список приглашенных: члены коллегии и руководители творческих союзов. Опять телефонный
У нас в институте состоялась встреча с профессоршей из Оксфорда Карен Хью, которую очень протежировал Толкачев. Встреча была интересной, но, как мне показалось, милая профессор начинает диктовать всем университетам России, что такое современная британская литература. Одновременно с этим идет нажим на то, что известная нам литература ХХ века — Моэм, Мердок и все такое — устарела. Это, возможно, так, но должно быть чувство классики. Литература всегда следует образцам столетней давности, это вполне понятно, что она опаздывает.
Говорил со Светланой Николаевной Лакшиной о мемуарах Чудаковой. По словам Светланы Николаевны, Чудакова чуть ли не выдвиженка Лакшина. Теперь на него, на покойного, она нападает. Именно он отвел ее к Елене Сергеевне, вдове Булгакова. Ее заявление о том, что она не цитировала Ленина, тоже оказалось очень односторонним. С.Н., работавшая в Гослите, вспомнила внутренние рецензии нашей профессорши.
Умер Игорь Саркисян, один из самый талантливых людей времени. Мы работали вместе: я, Визбор и Саркисян. Я помню его еще молодого, с синевой на выбритых щеках, в красном свитере. А вот литературная судьба не заложилась.
Весь вечер читал мемуары Куняева в «Нашем современнике» и «Дневник» Ник. Бурляева. В мемуарах Станислава об осени 93-го много уже вторичного, рассужденческого. У Бурляева невероятная уверенность в себе. Досталось всем нашим общим знакомым и, возможно, поделом. Когда Андрей Плахов нападал на семейственность в фильме — это, конечно, было некоторое иносказание. Главная цель была — не маленький режиссер Бурляев, а авианосец по имени Бондарчук.
У меня жесточайший приступ аллергии.
15 февраля, вторник. Все утро дома занимался «Лениным» и только к двум приехал на работу. Тут же меня огорошил Сережа Кондратов. То, чего так долго ждали большевики, свершилось — в этом году очередные пять тысяч долларов на главный приз фестиваля он дать не может. Он не сладил со своими пайщиками. Причины у него вполне конкретные и, скорее, я его утешал, нежели он меня. Я всегда горжусь, и гордился Сережей так же, как и моими другими друзьями. Ничего не получая взаимен, — а та реклама, которая неизбежно шла, она мелочь по сравнению с тем, что он давал, практически бескорыстно, на последнем слове я и настаиваю, — Сережа за пять лет отдал фестивалю 25 тысяч. В возмещении, как бы моральных, потерь Сережа предложил по 2 комплекта энциклопедии «Брокгауза» и «Сочинений Толстого» (по 90 томов). Обещал еще также какой-то замечательный подарочный комплект 5-томного Высоцкого. Как последняя деталь, свидетельствующая о специфике русского характера. «Я, конечно, могу дать тысячу долларов, но это из своих личных денег». Тут я принялся уговаривать его этого не делать.
Вечером очень хорошо прошел семинар по материалу Кати Фроловой. Я не устаю восхищаться тем, как быстро движутся ребята. В известной мере семинар знаковый. Наверное, впервые в институте обсуждается повесть с гомосексуальным сюжетом, и заслуга ребят и Кати в том, что они тихо, спокойно, не хихикая, в этом пытаются разобраться, как с одним из феноменов жизни. Я был доволен собой и моим ассистентом Самидом Агаевым «лицом кавказской национальности», который, когда надо, умело молчит и умело что-либо вспоминает или подает реплики. Я прочел кусочек из «чернокожего массажиста» Теннеси Уильямса, а потом на память прочел из Хемингуэя. Все, что было сделано в молодости, начинает работать только в возрасте.
Что-то вечером было плоховато с сердцем, или наелся для профилактики чеснока.
16 февраля, среда. Об этом эпизоде, который случился утром, я не смогу, как надо, ни рассказать, ни его описать. Это одна из тех историй, которые случаются в жизни, и к которым не подступишься в литературе. Для того, чтобы ее развернуть в литературе во всей психологической достоверности, надо обладать огромной площадью или невероятным талантом. Вся история вмещается в слова — русский национальный характер. Мне позвонил довольно внезапно Олег Захаров, тот самый, с которым я познакомился через Журавлева во время поездки в Ирак, и в разговоре я заметил, что мне другой мой приятель не смог дать 5 тысяч долларов на фестиваль. В этом же разговоре по телефону Олег мне сказал: «Ну, я сейчас к тебе подъеду и тебе их привезу». Последнее я, естественно, принял за некую инерцию, но когда Олег приехал, он вынул из кармана пакет с деньгами и положил на стол. Я обомлел. Он просто, от своего имени, дает этот самый призовой фонд, не от имени своего банка. Ни от имени своего учреждения. Просто дает. И у него мечта — конфиденциальность! — чтобы по этому поводу к нему не пришла налоговая полиция.
С Олегом говорили о политике.
Был и выступал на вечере памяти Владимира Яковлевича Лакшина в ЦДРИ. Там же познакомился с Анатолием Королевым, который так понравился мне при чтении летом. Меня порадовало, что на этом традиционном вечере людей было больше, чем обычно. Купил там книгу последних статей Лакшина за баснословно малые деньги — 10 руб. Теперь предвкушаю прекрасное чтение в Гатчине. Вечером говорил с Г.К., мне все больше и больше кажется, что у нас и разные цели, и разное отношение к искусству. На фестиваль я поеду в последний раз. Написал заявку для Гали Костровой по поводу своих дневников.
20 февраля, воскресенье. Днем ездил на работу, разобрал стол, чуть-чуть посидел над последней главой. Я не знаю, и не представляю, что я написал и что из этого получится. Если бы этому сооружению некоторую легкость. Мысли уже заняты сборником цитат! Читаю разную критику в «Н.М.», делаю выписки. Как много зависит от точки зрения. Немзер доказывает мне, что Нейман хороший романист. Между прочим, что там у нас на очереди? Книжка цитат. Вот за нее и возьмемся. Правда, как справедливо отметил в своих воспоминаниях Бурляев, художник остается в памяти потомков не письмами и статьями, а лишь художественными текстами.
Для «Труда», тоже, кстати, писать уже не хочется, надо сменить угол зрения. И язвительность иссякает:
«Никак не могу понять, что соединяет в моем сознании Жириновского, лучшего говоруна постсоветской эпохи и «князя серебряного» нашей эстрады Сергея Пенкина. Один говорил в субботу у Доренко, а другой пел по ТВЦ в воскресенье. Пенкин мурлыкал что-то о любви и вспоминал свои двадцать лет, а Владимир Вольфович о квартирах и обидах от Избиркома. В обоих случаях камера как бы выманивала исполнителя на откровенность. И в обоих случаях впечатление состоявшейся эстрады. Все-таки телевидение — невероятная сила».
21 февраля, понедельник. Весь день просидел на научной конференции: «Древний текст: от оригинала к переводу». Все это организовано силами наших Гвоздевых, матери и дочери. От кафедры зарубежной литературы присутствовали только Тарасов и Кешокова. Второй раз делать преподавателям замечание неудобно. Много нового услышал от двух блистательных участников. А.А Россиуса и С.И. Кучера. Один блестяще говорил о стереотипах Возрождения, второй о китайской древней литературе и о китайской письменности. Россиус — самый молодой доктор и профессор МГУ. От обоих у меня ощущение восторга. Интересно выступил и наш С.В. Лаптев — он сделал перевод «Прекрасной песни» Ли Ок. Это называется «пощупать» литературу.