На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
28 мая, воскресенье. Эту последнюю во Франции запись я заканчиваю соображением: историческая Франция для меня исчерпана. Я сверил свои книжные образы и обнаружил, что люди, которые когда-то отбрасывали тень в истории — существовали. Ряд мифов развеялись — Лувр и Париж Людовика XI исчез, а другие, сформированные временем образы оказались полны сил. Существует Шартрский собор, и оттого, что он провинциальный, он больше похож на живого посланца истории, он так и ввалился к нам весь в пометах времени и со своими нуждами ремонтов и реконструкций. Самое сильное впечатление даже не от посещений дома, связанного с Прустом, а от параллельного с этим посещением чтения прустовского романа. Некоторое впечатление от жизни и других, в отличие от Фриу и Сокологорской, умонастроений, — посещение в Мело Татьяны.
Я ее, конечно, люблю, мое сердце и душа открыты
Есть большой смысл, что директор живет в большой, отличной квартире непосредственно в самом учреждении. Все правительства, включая царское, недаром селили так своих чиновников — чиновник был и заложником, и наблюдателем. Я бы без малейших колебаний переехал в институт, и это было бы и для дела, и для меня полезно. Но мы живем в других координатах порядка.
Коля, мой племянник, чей портрет висит у меня в кабинете, подрос. Чему можно позавидовать, так это его детству — огромная комната, два ящика игрушек, конструкторы, железная дорога, компьютер, свой телевизор. Сегодня в 7 часов вечера Коля на автобусе со своим классом едет в Милан. Жизнь молодого буржуазенка. Марк втянулся в этом лицее в какую-то демократически-административную склоку со своими коллегами. Жаловался, что чем меньше опыта и знаний у коллеги, тем больше амбиций. С этим я согласился, это нам знакомо по нашим. Кормили хорошим буржуазным обедом, но репертуар Тани, хотя и чуть расширился, — знаком: полуфабрикаты, но высшего качества и приготовленные с большей умелостью. Уровень их жизни несравним с уровнем жизни ректора одного из самых престижных в России вузов и известного писателя. На столе вывезенный из России хрусталь — из соседнего, им по прошлой жизни, магазина «Власта», и еще ГДРовский фарфор — из «Лейпцига».
Марк и Таня купили в Ла Боле новый дом, старый, маленький будут продавать. Взносом за дом, видимо, послужила плата за проданную в Москве квартиру. Дом стоит около 300 тыс. долларов. Отцу еще расплачиваться за дом 20 лет, но у племянника уже есть собственность. Моя мачеха, которой 80 лет, изучает французский язык в мэрии, вместе с молодыми неграми, и чувствует себя прекрасно. Отец умер, вернее, погиб в 78 лет. Т.А. была в прелестных жемчугах и с голубыми волосами. Судя по всему, мечта ее жизни исполнилась. Требовать от нее, чтобы во имя просто слов «страна», «Родина» она жила в Москве, когда единственная и так внешне похожая на нее дочь и единственный внук живут в другой стране, было бы жестоко. Она уехала 26 сентября, почти два года назад. Плохо, что сегодня она говорит: «Это день моего освобождения». Ее сводная сестра была 30 лет секретарем и близким человеком у Матисса. На десерт подали три сорта сыров и прекрасный торт-мороженое. Сразу же после обеда Таня и Марк отвезли нас с С.П. в Фонтенбло.
Ну, здесь, кажется, я и насытился историей. Надо забыть о королях, их предательствах, своеобразии их личной жизни, все это тлен и все ушло в землю, но вот краски еще по-прежнему сияют. Но это все — миг истории, как все сплющится, если цивилизация простоит еще тысячу лет, какая там разница между Карлом III и Карлом IV и кому будет какое дело, что все французские королевы и императрицы в Фонтенбло спали в одной и той же комнате. Какие тени гнездятся в ней сейчас? И как им всем было не страшно спать под той же самой сенью, под которой обдумывала свои коварные интриги Мария Медичи. Я досматривал здесь, в Фонтенбло, чего не досмотрела В.С. Круглый столик в маленькой комнатке во дворце, где Наполеон подписал свое отречение, двор, где он прощался со старой гвардией.
Поздно вечером мы вернулись в Париж.
Завтра утром — в супермаркет за подарками, в аэропорт, тут затаримся спиртным и «Мальборо» для Феди и Димы и — дома.
Много думал о Шапиро, почему он устраивает мне столько забот?
«Вот если бы в Командорском поселился я, это было бы вполне естественно. Но еврей! Впрочем, меня это не удивляет: это объясняется особой склонностью к святотатству, свойственной еврейской нации. Если еврей накопил столько денег, что может позволить себе приобрести замок, он непременно выберет такой, который носит название «Обитель», «Аббатство», «Монастырь», «Дом божий». Я знал одного еврея-чиновника. Догадайтесь, где он проживал? У храма Благовещенья. Как только дела его стали плохи, он поселился в Бретани, у храма Успения. Когда на Страстной устраиваются непристойные зрелища, именуемые «Страстями», половину зрительного зала заполняют евреи, злорадствующие при одной мысли, что они сейчас вторично распнут Христа, хотя бы на театральных подмостках» (стр. 452). [5]
5
Марсель Пруст. Содом и Гоморра.
1 июня, четверг. Утром, несмотря на все, на долгое отсутствие в институте, двинул на дачу на машине Андрея. Не был здесь больше трех недель, но сад и огород и даже теплицы выжили. С упоением целый день крутился на огороде. Собирался посадить и помидоры, заехал на базар и купил рассаду, но мои замечательные соседи сделали это за меня. Помидоры уже растут у меня в новой тепличке. Кажется, в этом самое горячее участие принимал и Володя Шимитовский, с которым мы поругались из-за потери мной его молотка перед самым отъездом. Рассаду пришлось отдавать соседу Сереже. Уродилась масса редиски. Андрей стоял на кухне, мастерски готовил и чистил перезревшую редиску, которую мы забрали в Москву. На нем была и кормежка.
2 июня, пятница. Вечером был на большой ревизии в общежитии. Те переделки, которые должны были начаться на втором этаже у Шапиро, еще не начались. Свою обыкновенную хватку Илья Геннадиевич держит. Здесь общая экономическая этика: не платить, не выполнять. Не платить государству, в бюджет, компаньону, арендатору. Все рассосется или кого-нибудь можно будет подкупить. Мы собирались начать эти переделки еще 9 мая, как он и просил, на праздники, но тогда он не был еще готов, хотя и обещал. Мы с этими переделками торопимся, потому что рассчитываем в освободившихся комнатах поселить надвигающихся на нас корейцев. Надо сделать и эти комнаты, и закончить бар, чтобы было этих корейцев где кормить. В нашем образовательном бизнесе борьба идет, как нигде и как никогда, и я совершенно не собираюсь проигрывать из-за того, что Шапиро наплевать на все. У него уже и так из-за его постоянных недоплат самая низкая арендная плата из всех арендаторов. Я зашел к нему в контору и написал записку, смысл которой сводился к тому, что если он забыл о своих обязательствах, то и я не вспомню о своих обещаниях. Вечером, не успел я доехать до дома, раздался звонок Шапиро. Я отказался с ним разговаривать, сославшись на отъезд, и больше разговаривать с этим дельцом не буду, пусть с ним говорит и выжимает из него все, что надо Володя Харлов. Сколько будут продолжаться ссылки на дефолт? Надо постараться, чтобы мы взяли на себя при новой системе наименьшую часть аренды, пусть большую получает казначейство, оно-то из него свою часть вытрясет. Почему у меня должно подниматься давление, болеть голова и начинаться бессонница из-за того, что и этот парень ищет своей неблагородной выгоды?
В общежитии все же грязь, видел двух пьяных вумат уборщиц. В пандан им — логово студента и врунишки Файзова.
3 июня суббота. Как всегда, я раб своих необдуманных обещаний. Мир кажется таким интересным и неохватным. По-моему, у Пушкина есть фраза о жадности любопытства. У меня тоже эта жадность несмотря на годы, еще есть. Порой само материальное устройство жизни представляется интересней литературы и всяких россказней. Поэтому я рассматриваю устройство телег, элементарную инженерию бань, характер вывешенности стропил в крестьянском доме…
Подхожу к теме медленно, но, в общем, я оказался в Нижнем Новгороде, а потом и в Болдино, на традиционном празднике Пушкина. Может быть, здесь сказываются прежние молодые обиды, когда на эти праздники валом валили, обрыгивались шпротами и молдавским коньяком, советские, но в принципе плохие поэты, а мы молодняк, знающие кое-что про себя, стояли в сторонке. Меня заманивают на эти праздники уже много последних лет или в Михайловском или в Болдино. Но здесь в Москве всегда экзамены, куча административных дел, и где-нибудь в апреле, дав обещание, я в последний момент, как лещ, прыгаю и тяжело плюхаюсь в воду, в общем — ухожу. Но здесь наш бывший ВЛКашник, Женя Шишкин, как я уже писал, взял меня хитростью. С Женей такая история.