На широкий простор
Шрифт:
«А вот лягу, вздохну раза два, закрою глаза и умру. Ведь ты любишь маму?»
«Люблю», — говорил Юрка и клал свою головку ей на грудь.
«Милое ты мое дитятко, мой хороший мальчик!» — И мама тяжело вздыхала, глаза ее туманились слезами, сухой кашель разрывал ей грудь.
Но Юрка ничего тогда не понимал. Ласка матери успокаивала его, и ему было хорошо.
…Этот день Юрка помнит ясно. Пошел он к тетке Тарэсе. Она любила своего племянника.
— Иди, детка, сюда, — позвала его тетка в каморку.
Юрка важно пошел за теткой, твердо ступая по холодной глинистой земле босыми черными ножками.
— На, выпей молочка, котик!
Юрка сел на пороге, снял шапку, взял в одну руку кружку с молоком, в другую ломоть хлеба и начал есть. Тетка стояла невдалеке и смотрела на него. Выпив кружку молока и отложив недоеденный кусок хлеба, Юрка надвинул на голову шапку и собрался идти на улицу.
— А у тебя, Юрочка, опять будет мама.
Юрка повернул к тетке голову:
— Нет у меня мамы.
— Ну так будет, глупенький ты!
Юрка вопросительно глянул тетке в глаза.
— Та самая? — спросил он.
Такого вопроса тетка не ожидала и не знала, что ответить мальчику.
— Не надо мне другой мамы, — говорил тем временем Юрка, спускаясь с крыльца.
Тетка тихо покачала головой, потом склонила ее и поднесла фартук к глазам: жалко ей было мальчика.
Юрка слыхал, что отец его женится, но он не задумывался над этим; он никак не мог понять, что это за штука «женитьба». В день свадьбы, когда молодые сидели за столом, отец подозвал мальчика, налил ему чарку горелки:
— На, выпей, Юрка.
Юрка взял чарку, попробовал и начал смаковать, поглядывая то на одного, то на другого. Гости смеялись.
— Горькая и вонючая, — сказал наконец Юрка и поставил чарку.
— Ну, — продолжал отец, — покажи, где твоя мама.
— Нету мамы, — сказал, не долго раздумывая, Юрка.
— Вот твоя мама, — показал отец на невесту.
— Это Параска Дятел, а не мама, — ответил Юрка, назвав мачеху по прозвищу.
Мачеха от стыда покраснела, а отец дернул Юрку за ухо:
— Надо мамой звать, а не Параской!
За что наказал его отец, Юрка так и не знал, он только почувствовал, что его обидели.
Познакомились они весной. Юрка целый день, как вор, скрывался в зарослях за селом, в густом лозняке на берегу речки, но везде донимал его страх, не давал нигде ему покоя. Если бы он знал это заранее, ни за что не сделал бы так. Лучше бы залез в огород к Симонихе и нащипал там луку, а не возился бы дома в кладовке, где искал еду и нечаянно опрокинул жбан молока. Такого страха не испытал Юрка ни разу за всю свою жизнь, как в то мгновение, когда опрокинул этот жбан. Все будто нарочно так приключилось. Кажется, и не прикоснулся к жбану, а он сам упал с полки и разбился на мелкие черепки. Юрка так перепугался, что не мог пошевельнуться, словно окаменел, и лишь потом, придя в себя, бросился удирать из дому куда глаза глядят. Не дай боже, чтоб застала его мачеха!.. А может быть, так оно было бы и лучше? Отдубасила бы сразу, и конец. Разве мало учила его уму-разуму мачеха? Не его ли это плач оглашал двор почти каждый день? Не он ли, униженный и оскорбленный, стиснув зубы, лежал на жесткой постельке, уткнувшись лицом в соломенную подушку, чтобы сдержать крик боли и слезы? Не его ли грудь сжигал огонь жалости к самому себе и невысказанной печали? А что будет теперь? Как вывернешься из этой беды?..
Чем больше раздумывал Юрка, тем все больше убеждался, что не следовало убегать из дому. И кто видел, что это он опрокинул жбан? Почему бы не мог опрокинуть его кот, серый их кот, лакомка? Свалить бы вину на кота, и делу конец. А теперь поздно. Домой возвращаться, как ни крути, нельзя.
Долго слонялся Юрка по полям, переходя из одного кустарника в другой, пока не вышел на пригорок, где росла молодая сосенка. И надо сказать правду: хорошее здесь местечко! Это и есть тот пригорок, за который пошла его мама… Ах, как здесь красиво! А как ласково и приветливо греет солнышко! Весь пригорок желтел чистеньким песочком, нагретым солнцем. Не так далеко отсюда стоит их село. Церковь весело выглядывает из зеленого венка стройных липок и пышных березок своими высокими куполами. А самое главное — отсюда можно видеть все, что делается вокруг. Вон там кто-то пашет, медленно шагая за сохой; там пасутся овечки, и слышно, как кличут собак пастухи. Самого же Юрки не видно. Чтобы лучше рассмотреть всю околицу, Юрка влез на сосну. Ох, какая высота! Если бы еще залезть на столько, то, может быть, и эти тучки цеплялись бы за его голову. А как далеко все видно! Село совсем близко, даже можно пересчитать все колодцы. Юрка примостился на сосенке, усевшись на том месте, где главный ствол ее разделялся вверху на три ровных сука. От этих суков шли более тонкие сучья, от сучьев — веточки, и так они красиво разрастались, в таком шли порядке, такую славную сплетали верхушку, что, если бы и хотел придумать такую, не придумал бы.
Юрка залюбовался картинами, которые открывались перед ним. Понемногу он успокоился: страх и тревога затихали в детском сердце. Он смотрел на зеленые пригорки, на молодые всходы яровых. Над ним расстилалось синее небо. По небу плыли такие славные тучки… Откуда они взялись? Куда идут? Есть ли где у них пристанище на свете? Ветер прекратился. В воздухе сделалось тихо и душно. А из-за края земли, где небо как бы опускалось на землю, выплывали всё новые и новые тучки. Юрка смотрел на них и сам себе улыбался. Нет, что ни говори, а здесь хорошо!
И как это он не знал такой славной сосенки и этого милого пригорка? На что ни взгляни, все занимает и радует душу Юрки. Вот пролетел беленький мотылек, как чистая снежинка, блестя на солнце своими крылышками; а вот снуют малюсенькие мотылечки, красненькие, синенькие, желтенькие, будто собираются на бал — как красиво все убраны! Трещали полевые кузнечики; они мелькали в воздухе, высоко подскакивая и краснея своими крылышками. А в лесу, выбрав высокую старую сосну, сидел где-то неподалеку дрозд и пел. Но этот молодчик позволял себе лишнее — Юрке казалось, что дрозд насмехался над его бедой, высвистывая:
Откуда, мальчик? Из села? Что натворил? Жбанок разбил! Ага! Ага! Всыплют! Всыплют! Воришка-а-а-а!Юрка даже взглянул в ту сторону, где сидел дрозд. Так ясно выкладывал, шельма, всю Юркину провинность! Юрка тяжело вздохнул и глубоко задумался. Немного затихшее горе снова пробудилось в нем.
В поле начинало темнеть. Пастухи давно уже погнали стада домой, и последний хозяин покинул свою полоску. Птицы умолкли, даже дрозд перестал потешаться над Юркой. И страшно стало ему одному. А тут еще сильно есть захотелось. Что теперь делать? Неужто ночевать в лесу? Однако чем больше раздумывал Юрка, тем чаще посматривал на село. И наконец его осенила мысль — пойти к тетке Тарэсе и у нее заночевать. До села было не так далеко, и Юрка живо зашагал туда. Только уже на самой улице он остановился и пошел по загуменьям.
— Ну, Юрка, ты ужинал? — спросила тетка.
— Нет, — ответил Юрка и глянул на стол.
— Почему же ты не ужинал?
Юрка стоял и молчал, опустив глаза.
— А обедал ли хоть ты? — допытывалась тетка. — Может быть, и не обедал?
— Нет.
— И не обедал?!
Тут тетка уставилась на Юрку и некоторое время не спускала с него взгляда.
— Почему?
— Я не был дома.
— А где же ты был?
Юрка не отвечал.
— Может быть, били тебя?
— Нет, но, должно быть, будут бить.