На широкий простор
Шрифт:
«Только бы все сошло благополучно и скорей бы», — думал Коряга, а в голове его складывался план побега в свою боевую семью, к товарищам.
Его радовала мысль, что, может быть, он не один вернется в свой полк, а с друзьями, которых нашел здесь.
Ох, и будет о чем поговорить!
Охрименко с Петручком отстали, а Коряга с Булякиным шли еще некоторое время вдоль железной дороги. Казалось, что идут они необычайно долго. Иногда им встречались офицеры, и некоторые из них, бросив взгляд на Корягу, говорили:
— Ишь ты, защитник пролетариата!
Прошли
Ему вспомнилось, что у этого броневика были частые стычки с их броневиком «Черноморец». Об этих стычках много было разговоров в полку.
Вот они уже обогнули почти всю станцию. На запасном пути, недалеко от семафора, стоял вагон с надписью: «Комендант».
Здесь Булякин сдал своего пленного дежурному солдату:
— Перебежчик! Приказано отвести к коменданту.
Солдат принял Корягу, а Булякин пошел обратно.
Комендант, молодой подпоручик, сидел за столом и, сдвинув брови, посмотрел на Корягу. Здесь же в вагоне, в углу возле окна, стоял еще один солдат, как видно вестовой.
Коряга не обратил на него внимания. Зато солдат посмотрел на Корягу очень внимательно.
— Откуда прибыл?
— Из тридцать четвертого полка.
— Как отвечаешь офицеру? — напустился на него комендант.
— Товарищ комендант, отвечаю, как умею.
— Что? Товарищ? Какой я тебе товарищ? — гневно блеснул глазами комендант и даже подскочил.
Коряга стоял как ошпаренный.
— Шомполов захотел? Привыкли там, сукины сыны! Ты коммунист? Что-то мне не нравится твое рыло!
Коряга стоял, а внутри у него все клокотало.
И тут случилось то, чего Коряга никак не ожидал.
Из угла вагона ровным, деревянным шагом выступил солдат. Это был настоящий перебежчик из тридцать четвертого полка и из той самой роты, в которой служил Коряга.
Взяв под козырек, он отрапортовал:
— Господин комендант, дозвольте доложить: он коммунист и есть!
Потемнело в глазах у Сергея. Весь белый свет с его просторами — небо, земля, лес и овраги, которые еще недавно он видел, завертелись, мелькнули у него перед глазами. Не помня ничего, не думая ни о чем, поддавшись одному охватившему его чувству, сильному, неуемному, он крепко сжал кулаки и ринулся на коменданта. Солдат толкнул его в бок, и только макушку головы коменданта задел кулак Сергея Коряги и сбил с него шапку.
Разъяренный комендант выхватил револьвер, выстрелил два раза. Вбежал дежурный солдат.
Сергей Коряга, бледный, с помутневшими глазами, стоял, прислонившись к стене, и правой рукой держался за левый бок: оттуда била кровь.
— Достреливай, помещичий прохвост, скоро ты лишишься и этого удовольствия, — успел промолвить Сергей Коряга и свалился на пол.
На следующий день на рассвете Петручок и Охрименко принесли с собой в стан красных весть о том, что стало с Сергеем Корягой.
1923
УЧИТЕЛЬ ЛОБАНОВИЧ
(Из трилогии «На росстанях»)
Эх, и погодка стоит на Полесье!
Только старые люди помнят такие погожие дни. Теплынь, тишина, солнце. В синей дымке нежатся дали. Золотисто-красная листва неподвижно свисает с ветвей высоких вязов. Темные ночи полны какого-то торжественного покоя, и небо, кажется, ниже склонилось к земле, чтобы подслушать ее извечные жалобы. А яркие, крупные звезды, словно алмазы, усыпают небо, дрожат, переливаются всеми цветами радуги, о чем-то безмерно великом говорят душе, зовут шире расправить крылья и лететь в далекие просторы, раздвинуть тесные границы омраченной заботами жизни и узнать еще неизведанную радость.
— Эх, погодка, погодка!
Начинают во второй раз зацветать сады. Старые люди говорят, что это к тяжелому году…
Ожила выгоновская школа. Звенят детские голоса. На просторной площадке возле школы так славно поиграть во время переменок! Около двадцати новичков записалось в первый же день приема, но среди них нет ни одной девочки, хотя учитель сделал все, что мог, чтобы привлечь их к учению. Крестьяне находили, что девчатам наука не нужна: и так с бабами трудно сладить, а что из них будет, если еще учеными станут! Хлопцы и то не все ходят в школу, так пускай девчата сидят дома да кудель прядут.
Беседуя с крестьянами на эту тему, узнал Лобанович от одной молодицы, почему матери не пускают дочерей в школу. Лет пять назад ходила учиться одна девочка, одна на всю школу, и училась она хорошо, да заболела как-то зимой и померла. Наверное, с ученья и болезнь приключилась — так думают матери, и никто из них после этого не отваживается послать свою дочку в школу.
Теперь у Лобановича уже есть небольшой учительский опыт. Пока что он больше играет с детьми, чем учит их, — пусть привыкают к школе, осваиваются, постепенно втягиваются в свою новую жизнь, и он занимается с ними только до обеда. А среди малышей есть славные ребятки, взять хотя бы Алесика Грылюка. Алесик выглядит заброшенным и одет беднее всех. Рубашка на нем рваная, немытая, заношенная.
— Почему ты такой грязный? — спрашивает его учитель.
Алесик молчит. За него отвечают мальчики:
— Он сирота, у него мать умерла.
Алесик печально склоняет головку и тихонько перебирает пальчиками по парте. Жалко малыша. Лобанович молчит, смотрит на него, потом подходит и ласково говорит:
— А все же, братец, ты уже сам умыться можешь.
Заходит разговор о чистоте — ведь все мальчишки не безгрешны в этом отношении. Волосы у них длинные, нечесаные; присмотришься — вши ползают; руки — хоть репу сей.