На широкий простор
Шрифт:
Значительная часть Полесья была оккупирована белополяками.
Резкую, насильственную смену политических и социальных форм проводила белопольская оккупация. Из глубины веков вставали давно забытые, стершиеся в памяти народа порядки, традиции и административные функции шляхетской государственности. Они вставали, словно призраки, возмущая сознание широких трудовых масс. Если что и оставалось в народной памяти от похороненного, казалось, навеки минувшего, то оно вызывало представление о черных днях произвола польской шляхты, панства и крепостничества. Воеводства, уездные комиссаржи, войты, постерунки [9] — уже одни эти чуждо звучащие названия заставляли людей настораживаться
9
Постерунки — полицейские участки.
Воспрянул духом панский подпевала. Словно выросли у него крылья. Ходил теперь важный и высоко задирал голову. Только иногда, особенно на первых порах, его охватывал страх, как бы снова не вернулись большевики. Но проходили дни, большевики не возвращались, сомнения насчет прочности «нового порядка жизни» таяли, и перед Василем все смелей и смелей рисовались розовые перспективы будущего. Его не смущали такие явления, как расправа белопольской администрации с крестьянами, нарушившими «святое право» помещичьей собственности. Для него панская власть несла с собой только порядок, закон и уверенность в завтрашнем дне. И Василь с особенным удовольствием строил свои собственные хозяйственные планы. Для него открылась теперь возможность значительно приумножить свои богатства. Разные соображения о способах увеличить земельный участок приходили ему в голову. Благоприятствовало Василю и то обстоятельство, что пана Крулевского назначили уездным комиссаржем. И как это хорошо, что он, Василь Бусыга, умеет ладить с такими людьми, как пан Крулевский!
Это обстоятельство наводит Василя на мысль нанести визит пану Крулевскому. И осуществить этот визит Василю нетрудно: разве не найдется у него подходящего повода для обоснования своего визита? Таких поводов много. Во-первых, надо урегулировать земельные дела, не оставлять же их в таком беспорядочном виде, в каком остались они от большевиков. Да и в деревне все надо поставить на новый лад. А проявить свое усердие никогда не повредит.
Василь Бусыга аккуратно расчесал черную бороду, надел дубленый полушубок, ловко пригнанный по фигуре, подпоясался широким цветастым кушаком, вытканным руками его жены Авгини, женщины видной и привлекательной. И, когда Василь, вырядившись по всем правилам, стал перед Авгиней, чтобы показаться ей в этом шикарном виде, она только сказала:
— Ге ж, какой ты щеголь!
Пан Крулевский сидел в своем кабинете в широком, мягком кресле. На столе, покрытом зеленым сукном, стоял письменный прибор и разные изящные дорогие вещицы. Тут же лежали и бумаги. Все это должно было увеличивать значение административного могущества господина уездного комиссаржа. На стенах висели портреты польских генералов, надменных и строгих. Среди этих заправских вояк бросался в глаза портрет духовной особы — епископа, стриженого, бритого, со всеми епископскими атрибутами. Взглянув на этот портрет, Василь подумал: «А этот гологоловый зачем попал сюда?» Но вслух не высказал своей мысли: Василь был человеком с «политическим тактом», смекалистым. Центральное место среди портретов занимал генерал довольно унылого вида, с длинными, опущенными, как у моржа, усами. На груди у него разместилась целая выставка крестов, медалей и разных побрякушек, сохранившихся, видно, еще от тех времен, когда родоначальники наших предков форсили в фартучках из звериных шкур.
И епископ, и все эти генералы, и стол с его украшениями придавали еще больше важности и апломба личности уездного комиссаржа.
Василь Бусыга все это намотал на ус, а поэтому и приветствовал пана Крулевского еще более почтительно, чем обычно.
Уездный комиссарж еле-еле кивнул головой, и этот кивок был полон величия и достоинства.
— Цо повеш? [10]
Пан Крулевский говорил теперь по-польски, и в его голосе слышался холодный, официальный, начальственный тон.
10
Что скажешь? (польск.).
В польском языке Василь Бусыга был не очень силен, хотя некоторые польские слова он знал. Беседовать ему приходилось преимущественно с волостными писарями, попами, урядниками, иногда с приставом. От них позаимствовал он и русские слова, хотя произносил их со своим полесским акцентом.
— Пришел я к господину пану комиссаржу узнать про то, се, потому что мы сейчас живем, как горох при дороге, ничаво ниц не ведая.
Пан Крулевский взглянул на Василя. Хотел сделать замечание насчет его неважного польского произношения, но вместо этого спросил:
— А как относятся ваши деревенские к польской власти?
— Которые, проша пана, зажиточные хозяева, те бога благодарят — порядок налаживается, можно будет спокойно жить и хозяйничать.
— А остальные?
— Всякие, проша пана, есть… Да и трудно сказать. Пока над ними начальства нет, никто этим не интересуется.
Василь Бусыга нарочно выражался туманно: инстинкт самосохранения подсказывал ему, что в жизненной игре не надо раскрывать свои карты. Насчет начальства намекнул он тонко — Василь был кандидатом в старшины. Но разговор на этом оборвался; во дворе уездного комиссаржа послышались шум, голоса и грубые солдатские окрики, напоминавшие собачий лай. Пан Крулевский поднялся с кресла и подошел к окну. Туда же повернул голову и Василь.
Двор заполняла толпа крестьян, преимущественно молодых и средних лет. Ее окружала цепь легионеров. На крестьянах были лохматые шапки всевозможных форм и цветов; длинные и короткие заношенные кожушки; черные, домотканого сукна пиджаки, свитки; на ногах — худые лапти с высоко навернутыми онучами. Кожаные и берестяные короба, перекинутые через плечо, дополняли их одеяние. Лица у крестьян были замкнутые, хмурые, суровые.
Конвоиры, усердно и ретиво исполнявшие свои обязанности, наводили порядок в шумной и пестрой толпе, стараясь построить в ряды этих неизвестно откуда и почему согнанных сюда людей, ругались, раздавали направо и налево пинки, угрожали. Не привыкшие к таким строгостям, полные отвращения к этому капральскому порядку, крестьяне огрызались, и на этой почве возникали конфликты, готовые превратиться в бурю…
— Чего пихаешься, панская подметка? Да я тебя так пихну, что ты и костей не соберешь!
Высокий, плечистый, жилистый мужик, сердито сдвинув брови, осыпал толкнувшего его конвоира искрами презрения и злобы. Легионер, встретив уничтожающий взгляд гневных глаз, трусливо сжался.
— Молчи, быдло! — выкрикнул он, но на всякий случай отошел в сторону от разгневанного великана.
— Да это ж Мартын Рыль! — опознал Бусыга худощавого, широкого в плечах полешука из соседней деревни Вепры, и по его телу пробежала нервная дрожь. Но эта неожиданность вызвала в нем и некоторое удовлетворение.
Задержанных крестьян повели за угол дома, где для них была приготовлена каталажка, служившая раньше складом разного торгового хлама. Минуты через две появился капрал и доложил пану Крулевскому о приводе преступников, бунтовщиков против новой власти, явно симпатизирующих большевистскому «варварству» и «анархии».
Возвращаясь домой от уездного комиссаржа, Василь Бусыга размышлял о своем чине войта — эта должность была твердо обещана ему паном Крулевским — и о своих обязанностях, которые вытекали из его нового положения. И еще думал он о Мартыне Рыле, а вопрос о том, сказать ли о встрече с этим человеком Авгине или умолчать, оставался открытым.