На широкий простор
Шрифт:
Не доходя километра полтора до деревни, они обогнули болотце, примыкавшее к деревенской околице, сделали большой круг и медленно начали продвигаться к хате Талаша, то и дело останавливаясь и прислушиваясь.
Была уже ночь, глубокая ночь, застывшая в своем затаенном молчании. Там и сям по хатам одиноко мерцали тусклые, печальные огоньки. На противоположном конце деревни в темноте задворков звонко разливался собачий лай. Среди пустынной оцепенелой зимней тишины надрывал душу этот упорный остервенелый лай кем-то потревоженной собаки. Минуты через две начали присоединяться голоса других собак, тонкие и пронзительные,
Дед Талаш и его спутник остановились и молча ждали, пока не затих лай собак. Стояли они в кустарнике, откуда неясно вырисовывалось из мрака черное пятно дедовой хаты.
— Постой-ка, голубь, тут, а я пойду узнаю, как там и что, и дам тебе знак.
Мартын остался в кустарнике, а дед Талаш исчез в темноте. Он осторожно подошел к низенькому оконцу своей хаты, послушал и тихонько постучал в замерзшее стекло. Бабка Наста не спала, горюя о Панасе и о деде Талаше.
Этот несмелый, осторожный стук сильно взволновал бабку и заставил забиться ее сердце: такой стук она слышала уже не один раз за долгие годы совместной жизни со своим стариком. Она быстренько, насколько позволял ей возраст, подбежала к окну и так же тихо постучала. В ответ троекратный тихий стук снова донесся с улицы.
У бабки Насты сомнений больше не оставалось. Накинула на плечи кожушок, сунула ноги в лапти, на ходу растолкала Максима.
— Отец пришел! — и бросилась отворять дверь, стараясь не шуметь.
Переступив порог своей хаты, Талаш остановился.
— Что слышно? — спросил он жену.
Бабка Наста помолчала.
— Панаса забрали легионеры, — глухо ответила она.
У деда Талаша задрожали руки и ноги, острая боль подкатилась к самому сердцу.
— Когда забрали?
— Вчера ночью. Ворвались в хату, трясли, колотили нас. Допытывались, где ты.
— А почему ж его забрали?
— Донес кто-то, что он ходил к тебе в лес, — ответил Максим, быстро натягивая на себя одежду.
— Всё допытывались, где ты, — повторяла бабка Наста.
Она не отважилась сказать страшную правду: Панаса выпустят, когда к ним придет отец.
Пусто стало в душе у деда. Безмолвие, сумрак и тоска заполнили хату.
Бабка Наста полезла в печь за огнем, чтобы зажечь лампу.
— Занавесь сперва окна, — тихо заметил старый Талаш.
Скитания по лесам сделали его осторожным.
— Со мной Мартын Рыль. В кустах остался. Скрывается, как и я. Пойду кликну его. А ты, Максим, покарауль во дворе.
В хате осталась одна бабка Наста. Она старательно занавесила окна, разложила на шестке огонь, чтоб приготовить ужин неожиданным гостям. Ее охватил страх: а что, если ворвутся легионеры? Страх не покидал ее все время, пока в хате оставались дед Талаш и Мартын Рыль.
А они сидели за столом и ужинали.
Весть об аресте Панаса глубоко взволновала деда Талаша. Он сидел мрачный, нахмурив свой морщинистый лоб, и думал.
— Вижу один способ выручить Панаса, — тихо сказал наконец дед, — самому отдаться им в руки. Для этого ж они так и сделали.
Бабка Наста тяжело вздохнула, подтверждая эту горькую правду.
На минуту тяжелая тишина воцарилась в хате.
— Есть и другой способ вызволить хлопца, — нарушил
Дед Талаш вдруг оживился.
— Правда твоя, Мартын! — И дед Талаш порывисто похлопал Рыля по плечу. — Но скажи, как это сделать?
— Подумать надо, — уклонился Мартын от прямого ответа. Но, видно, в голове его уже созрел какой-то план. — Знаешь, дядя Рыгор, — поднял он глаза на деда Талаша, — являться к ним не надо. И к кому являться? К этим прохвостам? Посадят самого, а хлопца выпустят или не выпустят — еще неизвестно. Нельзя им, поганцам, ни на грош верить. Пойти — это значит покориться им. Чирий им в бок!
— Вот и я так считаю, голубь… Эге ж! Так или этак, а жить нам спокойно не дадут… Ни ты, ни я оставаться дома не можем. — Понизив голос до шепота, дед сказал с волнением: — В лес надо перебираться, да не сидеть там сложа руки, не наблюдать спокойно со стороны, как они тут хозяйничают и распоряжаются нами.
Ни дед Талаш, ни Мартын Рыль не высказали своих мыслей до конца, но понимали друг друга очень хорошо.
— Ничего другого не остается нам, дядя Рыгор.
— Эх, ружьишка хорошего нет у меня! — пожаловался дед Талаш.
Рыль промолчал: он чувствовал себя как бы немного виноватым перед дедом Талашом за то, что обладает таким превосходным карабином, из которого можно выстрелить семь раз подряд.
— Но я достану себе ружье — настоящее, безотказное! — И дед Талаш стукнул кулаком по столу.
Немного помолчав, добавил, как бы отвечая на собственные мысли:
— Только одного ружья еще мало… мало, браток, одного, даже хорошего, ружья!
— Правда твоя, — кивнул головой Мартын.
В хату вошел Максим.
— Тихо и спокойно, — доложил он.
Мужчины стали совещаться. Усталость склоняла их к мысли заночевать здесь, чтобы завтра на рассвете двинуться куда-нибудь дальше. Так и сделали.
Максим снова занял свой пост, а дед Талаш и Мартын Рыль прилегли не раздеваясь.
Хотя дед Талаш сильно устал, но заснуть он сразу не смог. Поговорил немного с бабкой Настой, а потом долго думал о Панасе, о его освобождении из панской неволи да еще о том, как раздобыть себе хорошее ружье. Дедова фантазия немного разыгралась и своевольно переходила границы реальных возможностей. А потом он заснул тревожным сном.
На рассвете покинули хату, подались в лесные пущи. Лес и дебри полесских болот станут теперь их пристанищем и домом.
Неподвижно стоял густой омертвелый лес, плотно прижав вершину к вершине, переплетясь ветвями, накрывшись белым убором ломкой шелестящей изморози. Ни зверь, ни человек, ни птица не нарушали его утреннего зимнего покоя. Только где-то в гуще ветвей сухо потрескивал мороз, перескакивая с дерева на дерево. Начинало светать. Из мрака вырисовывались стройные стволы осин, шишковатые дубы, шершавые кривые березы, а между ними, как седые уродцы, выступали сломанные бурей высокие расщепленные деревья, пни с круглыми белыми шапками, с заостренными верхами. Белоснежными холмиками разбросались по лесу сугробы. Затвердевший на морозе снег скрипел под ногами деда Талаша и могучего Мартына Рыля. Шли они не спеша, выбирая наиболее глухие лесные дорожки и тропки, обходя опасные места. Шли молчаливо, углубившись в свои невеселые думы.