На школьном дворе
Шрифт:
Когда красное солнце коснулось слева черной зубчатой стены тайги, у Луизы в голосе появились деловитые нотки;
– Ленька, а ты знаешь, который теперь час?
– Откуда мне знать? Часов нет.
– Сын охотника, а не умеешь по солнцу определять время.
– Мой отец тоже не умеет определять, потому что у него часы. А вот мой дед, говорят, определял время и по солнцу и по звездам, да еще хоть зимой, хоть летом.
Через несколько минут солнце и вовсе скрылось, оставив только зарево над тайгой.
– Ну его! – сказал Хмелев. – Давай ночлег искать, а то еще напоремся.
Скоро он заметил что-то вроде бухточки и, сбавив газ, осторожно вошел в нее. Но это оказалась не бухточка, а устье маленькой речушки, берега которой сплошь поросли нависшим над водой кустарником. Ленька выключил движок, но течение в речке было такое слабое, что лодка по инерции продолжала двигаться вперед.
– Бери багор! Лезь на нос! Цепляйся за что попало! – скомандовал Хмелев.
Луиза быстро исполнила приказание и стала шарить багром по кустам, но вдруг лодка стукнулась обо что-то, остановилась и стала медленно подаваться назад. Речушку перегородила упавшая лесина. Луиза успела зацепить ее багром, подтянуть лодку вплотную к лесине и ухватиться руками за влажный ствол.
– Ленька, держу! Быстрей давай! Комары жрут!
Хмелев от самого Иленска был в одних плавках, поэтому страдал от комаров еще сильнее. Он перелез через борт. Вода оказалась чуть выше колен. Пробравшись к бревну, за которое цеплялась Луиза, он понял, что лучшего причала не найдешь.
– Все! Тут ночевать будем. – Он выбрал веревку, привязанную к кольцу в носу лодки, и надежно примотал ее к лесине. Не вылезая из воды, он покопался в своем мешке и достал флакон с антикомариной жидкостью.
– На "Репудин"! Намажься и иди в кусты. – Взяв свой мешок, он прошлепал с ним к корме.
– Костерок бы развести, – вздохнула Луиза, слезая в воду.
– Кой шут тебе костерок! Устали как собаки.
Луиза промолчала. Для нее сидение ночью у костра было романтикой, а для Леньки, которого отец нередко брал с собой в ночь на рыбалку, заготовка и уборка корявого валежника да и возня с самим костром была обыденной работой.
Когда путешественники побывали по очереди в кустах, Луиза уже не думала о романтическом сидении у костра. Вернувшись в лодку, она быстро вытерла ноги полотенцем, надела старенький красный свитер, теплую юбку и, завернувшись в старое одеяло, улеглась в самом носу. Ленька зарядил ружье двумя единственными патронами с жаканами и сунул мокрые ноги в брюки отцовской ватной стеганки. Штаны были так длинны, что Ленькины ступни не высовывались из них, а куртка этой стеганки была для него такой просторной, что он не стал надевать ее в рукава, а просто завернулся в нее с головой, как Луиза в свое одеяло.
Думаю, что, если бы через минуту медведь подошел и зарычал у них над ухом, это их не потревожило бы.
Придя домой в начале одиннадцатого, Полина Александровна прочитала оставленную Ленькой записку. С этой запиской она хотела было побежать к Мокеевым, но тут пришла Инна, сказала, что она хочет рассчитаться и забрать свои вещи. Полина Александровна отнеслась к этому совершенно равнодушно. Она двигалась как автомат. Машинально достала из комода Паспорт, машинально, не пересчитывая, взяла деньги... И лишь когда Инна собиралась уходить, вдруг сказала:
– А вы знаете, мой Ленька-то... Из дому сбежал. Вот записку оставил. – И она протянула Инне записку.
Инне нравилось простое и красивое лицо Полины Александровны. Она чувствовала, что такая женщина не могла быть замешанной в проделках ребят. Она поведала о том, что случилось во время обеда, сочувственно пожала Полине Александровне руку, сказала, что ее Леня славный мальчик, только попал под дурное влияние.
Когда Инна ушла, Полина Александровна всплакнула, потом, вытерев слезы, побежала с запиской к Мокеевым.
Мать Луизы – Мария Васильевна, такая же энергичная, коренастая и золотоволосая, как ее дочь, уже больше часа находилась в тревоге. Она то подходила к калитке и выглядывала на улицу, то возвращалась в дом и приближалась к окну передней комнаты, под которым читал газету ее супруг, сидя в пижаме на своей любимой лавочке над рекой.
– Паш!.. Скоро десять, а Луизы все нет.
– Вернется – сделаю выговор, – отвечал товарищ Мокеев, не отрываясь от газеты.
Но вот появилась Хмелева и показала Марии Васильевне записку. О разговоре с Инной она предпочла умолчать.
– На, истукан! Читай! – рыдая, крикнула Мокеева, протягивая через окно супругу Ленькино послание.
Ознакомившись с ним, Павел Павлович встал, взглянул на лодочную гавань и убедился, что моторка Хмелева отсутствует. Но хладнокровия он не потерял. Вернувшись в дом, он предложил обеим женщинам посмотреть, какие вещи дети с собой захватили. Скоро ему было доложено о пропаже старых, но теплых вещей, значительного количества продуктов, двух канистр с горючим, не говоря уж о веслах и багре.
Трое взрослых устроили совет в большой парадной комнате Мокеевых. Павел Павлович сидел на диване, расставив ноги, держась толстыми пальцами за колени. Обе женщины поместились напротив возле большого круглого стола, накрытого зеленой плюшевой скатертью.
– В общем, таким образом, – заговорил Мокеев.
Нигде по реке Большой ни у нас, ни у Хмелевых знакомых нет. Горючего захватили достаточно, чтобы добраться до Луканихи. Отсюда какой вывод? Они к своим дружкам махнули: к Бурундуку и его воспитанникам. Так называемым.
Все населенные пункты в этих местах издавна располагались только по берегам рек, поэтому каждая районная организация имела свой катер, чтобы летом руководящие товарищи могли общаться с работниками на местах. Обе женщины вскочили и стали уговаривать Мокеева немедленно взять катер райпотребсоюза и ехать в погоню. Но тот выставил вперед ладонь.
– Спокойно! Садитесь! – Женщины покорно сели, а он продолжал: – Скоро одиннадцать, а они не позднее шести уехали. Наш катер побыстрей их лодки, но ведь Ленька-то парень с головой, хоть и дурак. Он ночью не пойдет, и они где-нибудь под кустами спрячутся. Где их там искать?