На сияющих вершинах
Шрифт:
– Вдарили им, видно, здорово, - сочувственно сказал бритый сосед Белецкого.
– Видал, как их расшвыряло? Только сейчас и очухались...
– А вдруг нас отравить хотят?
– Сидящая наискосок от Виктора по другую сторону стола женщина с кроваво-красными длинными ногтями отодвинула тарелку.
– Мавра сделала свое дело - и пусть уходит. На тот свет.
– Маша, перестань!
– Ее сосед вернул тарелку на прежнее место. Во-первых, там еще пахать и пахать, а, во-вторых, убить нас могли и без кормежки. Ешь, Маша.
Люди недоверчиво вглядывались и внюхивались в содержимое тарелок, кое-кто осторожно пробовал "холодец"
– Не дрейфь, товарищи!
– раскатился над столом призывный голос Петровича.
– Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Делай, как я!
Петрович запустил в тарелку пятерню, вырвал кусок "холодца" и отважно отправил в рот. Все затаили дыхание. Петрович прожевал, закатил глаза, анализируя свои ощущения, вытер усы и потянулся за следующим куском. Бросил его вслед за первым и изрек, оттопырив большой палец:
– "Сникерс": съел - и порядок! Райское наслаждение!
– Заглотал - и в рай без пересадки, - мрачно заметил бритоголовый сосед Белецкого, однако, поколебавшись, последовал примеру Петровича.
"Скотина - она и есть скотина, - удрученно думал Виктор, погружая пальцы в липкую массу.
– Скотине вилок не положено, сожрет и так..."
"Холодец" оказался на удивление приятным в употреблении, этаким "Вискасом" для любимой киски. Он напоминал по вкусу лимон, только не был таким кислым, он освежал, пощипывая язык наподобие фанты, он таял во рту, почти мгновенно утоляя голод и жажду. Тарелки быстро опустели, и кто-то вытирал руки о штаны, кто-то стеснительно облизывал пальцы, а кто-то (среди них и светловолосая девушка, отметил Виктор) держал руки перед собой в слабой надежде очистить их каким-нибудь другим способом. Белецкий, мысленно плюнул на все, тщательно обсосал пальцы и подул на них для скорейшей просушки. Не графья, чай...
– Козлы!
– вскричал у входа неугомонный Жека.
– Да я лучше с голодухи подохну, чем буду вкалывать на козлов недоделанных!
– А им бы чего-то оставить!
– спохватился бритоголовый, сокрушенно глядя на свою вылизанную тарелку.
– Во-первых, все равно передать не сможем, - успокоил его супруг Маши, - а во-вторых, им полезно: поголодают до завтра и поймут, что отлынивать не надо. Что они, лучше других?
– Ой, смотрите!
– воскликнула Маша, вытаращившись на свою тарелку.
Тарелка подернулась дымкой и исчезла. Как и все остальные.
– Т-телепортация, - заикаясь, стеснительно сказал паренек в очках, сосед Белецкого справа.
– Как в ф-фантастических произведениях.
"Если бы это было в фантастическом произведении!
– Виктор вздохнул. Увы... Только одна и надежда на то, что надышался чем-нибудь на балконе, дряни какой-нибудь от соседей, и теперь галики меня замучили". Он еще раз вздохнул, потому что на галлюцинации уповать не приходилось; скорее уж, чьи-то галлюцинации стали реальностью...
Подкрепившись, народ оживился и повеселел, и отправился занимать "стойла", а также обследовать кубовидную постройку у дальней стены. В постройке обнаружились раздельные туалеты и душевые комнаты, правда, без мыла и мочалок, но с непрерывно льющейся с потолка теплой водой.
– Соображают, сволочи!
– почти восхищенно говорили размякшие под
– Если бы еще полотенцами обеспечили...
– Ага, и пивком!
– И бабу посисястей!
– Баб хватает, бери да пори.
Белецкий, блаженствуя, подставлял лицо под теплые струи, слушал шуточки распалившихся мужиков и чувствовал, как, оттаивая, сползает с сердца тяжелый ледяной ком. Судя по последним событиям, звездные захватчики не были лишены гуманности и уж, скорее всего, не ставили своей целью уничтожение пленников.
А когда при выходе из душевой он вместе с другими попал в зону сильного потока горячего, но не обжигающего воздуха, обсушившего кожу и волосы не хуже полотенца, то окончательно уверовал, что ситуация сложилась не самая плохая. Пусть даже о них заботились только как о "рабсиле", но все-таки заботились...
Финальным аккордом, почти примирившим его с действительностью (конечно, примирившим только на сегодня, когда ужасно хотелось спать), стала маленькая узкая комнатка, в которой едва умещался топчан. Тем не менее, это было отдельное помещение, в котором можно было уединиться, отгородиться от всех и отдохнуть.
Он, не раздеваясь, повалился на мягкий топчан, от которого, как показалось ему, едва уловимо приятно пахло сеном, перевернулся на спину, вытянулся и подложил руки под голову. Он собирался просто немного полежать, а потом пойти к Петровичу и обсудить ситуацию, и наметить варианты дальнейших действий... но Петровича нужно было еще найти за многочисленными дверями... Петрович мог уже спать... И можно было поприсматриваться еще и завтра... И вообще, куда спешить? Утро вечера мудренее...
Мысли спутались, размазались, исчезла...
6
Виктора разбудил истошный женский вопль. Вскочив с топчана, он не сразу сообразил, где находится и чуть не наткнулся на стенку. Потом врубился в реальность и осторожно приоткрыл дверь. Неужели обнадеживающие предположения не подтвердились и противник начал расправу с беззащитными пленниками?
Из дверей по соседству выглядывали встревоженные заспанные лица. На столе вновь стояли тарелки с "холодцом", в широком полуовале входа серело такое же, как и вчера, беспросветное небо, а возле входа, прижав к щекам ладони, стояла женщина-приемщица обуви из мастерской быткомбината, что недавно построили неподалеку от дома Белецкого. Она уже не кричала, а молча смотрела на что-то, показавшееся Белецкому памятником. Снаружи в ангар неуверенно, но беспрепятственно вошли, озираясь, возглавляемые Толиком участники вчерашней акции неповиновения. Вошли - и тоже остановились перед "памятником".
Только пройдя вместе с покинувшими свои каморки людьми половину расстояния до входа, Виктор понял, наконец, ЧТО это был за памятник. В прозрачном цилиндре, словно вырубленном изо льда, застыл смуглолицый атлет Жека. "Заспиртованный", - невольно содрогнувшись, подумал Белецкий. И в мозгу заколотились всплывшие в памяти какие-то не то из книги, не то из фильма зловещие слова: "Для острастки... Для острастки... Для острастки..."
Жека висел в глубине цилиндра наподобие несчастной лягушки в посудине с формалином или змея в бутылке с отвратительной корейской водкой. Он совсем не казался мертвым; широко открытые глаза страдальчески смотрели на подошедших людей, а оскаленные зубы придавали застывшему лицу какое-то болезненное выражение. Выбившийся из шаровар белый свитер был испачкан землей.