На скамейке возле Нотр-Дам
Шрифт:
Мари подумала, что она умеет плавать только по-собачьи. И в море бы ночью одна не пошла.
Валерий сказал:
– Вот теперь действительно надо уходить, иначе я опоздаю.
Я услышала шаги – он пошел к выходу. Мари сидела. Послышался звук открываемой двери.
Он крикнул ей уже от лифта:
– Приезжайте на свадьбу! Мы с Леной будем считать вас самой почетной гостьей!
По-моему, Мари ничего не ответила на это. Я только услышала, как она закрыла за ним дверь, прошла в кухню и налила себе водки.
Самое лучшее, что в этой ситуации могла сделать я, – сидеть тихо, как мышка, и ждать, что будет. Я и сидела – замерла в своем кресле. Мне было жалко всех – жалко Мари, жалко Лену, жалко даже Валерия, жалко его умершую жену…
Я завернулась потуже в плед – ночная свежесть уже давала о себе знать, откинув голову, рассеянно глядела в ночное небо, в котором все так же ярко и равноценно для всех торчала острая, ажурная игла, и пребывала в рассеянных грезах. Я не думала о будущем, я не вспоминала о прошлом. Я дышала свежим, прохладным воздухом, в котором опять явственно ощущался запах моря, и была на седьмом небе от охватившего меня блаженства созерцания и сочувствия. Кругом меня были миллионы людей – я не могла сделать ни для кого из них что-либо плохое. Они существовали со мной параллельно. Они были счастливы и несчастливы, поодиночке и вместе, но я была крошечной составной частицей всеобщего, всепланетарного счастья и несчастья одновременно. Я поняла, что не имею и не имела никакого права ставить свою
Желудок мой был еще полон. Мне захотелось чаю. Я встала и тихонько прошла в кухню. Лулу не гавкнула. Я заглянула под стол – ее там не было. Я осторожно открыла дверь в комнату. Возле постели валялась бутылка водки, в ногах Мари дрыхла, храпя, Лулу, и вся обстановка напоминала не прелестную парижскую студию, а обыкновенную хрущевку.
Я подошла к Мари ближе. Лицо ее было влажно от слез. Возле рта появилась морщинка, которую я раньше не замечала. Она Мари старила.
Стараясь не звякать посудой, я прибрала на столе, вскипятила воду, нашла заварку…
Противный сигнал будильника застал меня врасплох. Я чуть не уронила заварочный чайник. Мари застонала, обхватила голову руками, раскрыла глаза и попыталась сесть на постели.
– Куда ты? – спросила я, появляясь в фартуке из кухни.
– Куда-куда… На любимую работу! – пробурчала Мари и выпростала ноги из-под одеяла. – Голова раскалывается, – то ли пожаловалась она мне, то ли просто констатировала факт.
– Подожди, помогу! Надо бы рассольчика! – забормотала я, помогая ей подняться – все-таки у меня был богатый опыт по этой части. Сколько раз я помогала выйти из состояния похмелья моему другу.
– Нет у меня рассольчика. Откуда? – Мари уселась на краю постели, беспомощно свесив ноги. Размотавшийся на лодыжке бинт сползал на пол. Все-таки сустав у нее распух.
А она еще ходила со мной по музею!
– Я видела в холодильнике лимон. Крепкий чай с сахаром и лимоном тоже помогает! Сейчас принесу! – Я спихнула собаку на пол, чтобы она перестала храпеть, и ринулась в кухню. Хитрое животное на сей раз промолчало и тоже отправилось за мной. В тот момент, когда я нарезала лимон, Мари, как сидела, так со стоном и опрокинулась на спину – у нее, видно, здорово кружилась голова. Я прикинула, сколько же она выпила? Для непьющего человека оказалось порядочно.
В этот момент опять раздался звонок, теперь уже в дверь.
«Наверное, Лена!» – почему-то подумала я. Поставила чашку с чаем на стол и пошла к двери.
– Кто там? – спросила я в домофон по-русски. В ответной французской тираде (совсем неожиданной для меня) я разобрала только слово – «полиция».
– Маша, Маша, там из полиции! – испуганно подбежала я к ней.
– Ой, открой! Чего нам бояться? – сказала Мари и осталась лежать в прежней позе.
– Наркотики не подкинут? – Я убрала с пола бутылку и кинулась к двери. Хотела еще положить Машу, как полагается – вдоль, но она только махнула рукой, сказав слабым голосом:
– Оставь, как есть. Если я пошевельнусь – меня тут же вырвет! Прямо на пол перед доблестной полицией.
Я открыла. Застенчивого вида месье раскрыл перед моим лицом свое удостоверение.
Я думала, он попросит меня предъявить документы или еще что-нибудь в таком роде, как принято делать на моей родине, но он даже не подумал удостоверить мою скромную личность. Его интересовала Мари.
– Мадам, могу я вам чем-нибудь помочь? – вежливо осведомился он, оглядевшись и оценив ее лежачее положение.
– Зачем вы пришли? – недовольно спросила она.
– На вас поступила жалоба от соседей, мадам.
– Оставьте меня в покое. Я плохо себя чувствую.
Полицейский скорбно склонил в сторону Мари голову.
– Соседи жалуются, что шум в вашей квартире им мешает. Они боятся, что вы причиняете вред вашей собаке.
– Таня, покажи ему Лулу! – попросила Мари. Я прошла в кухню, где затаилось это животное – видимо, собака подслушивала у двери, – и схватила Лулу.
– Только гавкни! – сказала я ей, пригрозив пальцем. – Залаешь – тебя заберут в собачий приют! – Лулу взглянула на меня исподлобья и, как мне показалось, нахохлилась.
Я вышла из кухни, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Вот собачка, месье! – Я поднесла Лулу к блюстителю спокойствия.
– Милая собачка! – он с подозрением оглядел беспомощно свесившиеся лапы Лулу и уже поднял руку, чтобы ее погладить…
– Месье! По закону об охране животных нельзя гладить собаку без ее на то разрешения, – предупредила со своего места Мари.
– Извините, мадам, – господин из полиции поспешно спрятал руку в карман, дабы его не заподозрили в неких неправомерных действиях. Он помолчал две секунды. Мы с Лулу выжидали, когда он уйдет. – Мадам, распишитесь вот здесь, – он передал Мари что-то вроде квитанции.
– Зачем это?
– Вы должны расписаться. – Он протянул вместе с квитанцией ручку. Мари, не глядя, черканула в листке. – Всего хорошего, мадам! И вам, мадам! – Он кивнул мне и вышел из квартиры. Лулу вырвалась из моих рук и залилась вдогонку господину пронзительным, злобным, отчаянным лаем.
– Тише ты! – прикрикнула на нее я.
– Если она не заткнется, я сейчас умру, – сказала Маша.
– Давай-давай, – я приподняла ее и стала отпаивать чаем. Потом мы с ней по очереди (ибо процесс этот очень заразительный) прикладывались к раковине и унитазу, она-то от водки, а я от чего? Потом снова пили остывший чай с лимоном, потом я перевязывала ей ногу и одевала на нее ее серо-голубой, очень светлый костюм.
– Ой, лучше бы что-нибудь потемнее, – причитала она, глотая аспирин.
– Нужно всегда иметь про запас соленые огурцы, – наставительно говорила ей я.
– Здесь таких огурцов, как у нас, – нет, – кричала мне из двери туалета Мари. – Рассол совершенно не тот.
– Прислать тебе рецепт, как делает огурцы моя мама?
– Не надо, Таня. – Мари стояла уже собранная у выхода. Она взглянула на часы. – Он, наверное, уже улетел.
– Кто? Валерий?
– Кто же еще, – она вздохнула. – От меня вчера, наверное, водкой несло ужасно. – Она жалобно посмотрела на меня. – Ну да все равно уже. Ты Ленке не говори, что он приходил. Ладно?
– Ладно. – Она еще прошлась по комнате, будто отыскивая взглядом, все ли взяла, что нужно. Вдруг взгляд ее упал на квитанцию. Она рассеянно подняла ее с кровати.
– Вот негодяй! – Она поднесла листок поближе к глазам. – Он все-таки выписал мне штраф!
– За что?
– За нарушение общественного порядка. – Она возмущенно пожала плечами. – И ведь я не смогу ничего доказать.
Она бросила квитанцию, и листок плавно опустился на пол.
Маша взялась за ручку двери. Лулу, сообразив, что хозяйка уходит, кинулась к ней с отчаянным визгом.
– Господи, еще ведь собака не выгуляна!
– Подожди, а как же я?! – Я тоже сообразила, правда, уже после Лулу, что остаюсь одна в ее квартире.
– Таня, пожалуйста! Выручи меня! – Маша опять взглянула на часы. – Я опаздываю! Погуляй с Лулу! – она меня почти умоляла.
– Господи, ну конечно! Но как быть с ключом?
– Ключ не проблема. Оставишь на столе. Дверь захлопывается автоматически. – Она пошла к лифту. А я вдруг вспомнила, что ведь завтра мы с Ленкой должны улетать.
– Маша! – Я кинулась вслед. Я ненавидела расставания – ведь я привыкла к тому, что никогда не знала, увижу ли я снова ЕГО, моего друга, захочет ли ОН меня видеть. – Маша, постой!
Она повернулась ко мне и опять взглянула на часы.
Я стояла в проеме двери и смотрела на нее. Неужели мы больше не встретимся? Я зажмурилась, чтобы лучше запомнить ее – навсегда. И вдруг она вернулась и крепко меня обняла.
– Будь счастлива, Таня!
Она уехала, а я осталась в мирке ее квартиры, к которому уже начала привыкать. Я вышла на террасу – под четырьмя ажурными ногами башни уже снова собирались люди – они занимали очередь в кассу. По Сене шли баржы. На площади Трокадеро остановились первые туристические автобусы – их красные бока блестели, как игрушечные, а сиденья на открытых вторых этажах были уже все заняты. Включились фонтаны перед дворцом Шайо. И отовсюду доносился неясный шум – равномерный шум машин, катящихся по асфальту.
Я покормила Лулу, отыскала знаменитую сумку с пакетиком и совком… но, оглядев всю квартиру, оценив кавардак, царивший в ней, поняла, что не могу так уйти. Маша придет усталая…
Лулу сидела посреди комнаты, тревожно на меня глядя. По-моему, она уже привыкла к тому, что теперь у нее под ногами все время толкутся какие-то люди.
– Подожди, Лулу! Ты ведь еще не очень хочешь гулять! – сказала я ей. Она промолчала. Только наблюдала за мной сквозь свою косматую челку.
Я перемыла посуду, заправила постель, пылесосом почистила ковер на полу. Потом снова вышла на террасу, полила герань, ласково провела рукой по одинокому можжевельнику.
– Счастливо, ребята!
Мне не хотелось уезжать. Ей-богу, если бы Мари предложила мне остаться у нее в домработницах, я бы согласилась. Но делать было нечего, у каждой из нас была своя жизнь. Я выгуляла Лулу, втолкнула ее назад в квартиру, оставила ключ на видном месте и окончательно закрыла за собой дверь.
Все! Мое прощание с Мари было окончено, оставалось попрощаться с Парижем. Я снова вышла к башне и огляделась по сторонам. Возвращаться назад к Дому инвалидов мне не хотелось. На площади, ведущей вниз к башне от дворца Шайо, рядами шумели фонтаны. Я пошла мимо них, поднялась на Трокадеро, села в метро и поехала в отель.Вагон оказался старым – двери открывались за ручку. Меня, с детства привыкшую к автоматике, это немного пугало. Как открывать? Поезд остановился, я замешкалась. Какой-то парень, стоящий сбоку, увидев мою растерянность, сказал: «Пожалуйста, мадемуазель!» и, повернув ручку, открыл дверь. Я подумала, он тоже выходит, и собралась его пропустить, но он улыбнулся и повторил: «Пожалуйста, мадемуазель!» Я окончательно смутилась и вышла, пробормотав что-то невразумительное. Он вышел следом, обогнал меня, еще раз улыбнулся и даже махнул рукой, мол, «желаю удачи!». Я не могла припомнить, чтобы что-то похожее когда-либо случалось со мной в Москве. Все лица были для меня аморфной сероватой массой, и я была такой же частью массы для остальных. Мне стало весело – впереди был еще целый день, целая ночь, крыша над головой, немного денег, и в номере, возможно, ждала подруга. Разве это было не счастье?
Молодой человек – администратор, тот же самый, который дежурил в день нашего приезда, меня не узнал. Я показала ему свою карточку от номера, в его улыбке скользнуло смутное подозрение. Я взбежала по крутой узкой лестнице, наплевав на лифт. Лена еще спала! Что Мари, что Лена – этим утром мне предстояло будить их обеих. Но если у Маши было усталое и заплаканное лицо, то у Ленки вид был как у спящего ребенка – милое, раскрасневшееся лицо и волосы, чуть влажные ото сна. Она лежала, уютно укрытая одеялом чуть ли не до бровей. Я выглянула в окно и вспомнила, как сутки назад посылала проклятия в небеса.
Часы уже показывали половину десятого.
– Лена! Пора вставать, если не хочешь пропустить завтрак! – Я присела к ней на кровать и осторожным движением убрала с Ленкиного лба вспотевшую прядь волос.
Она, разбуженная моими словами, чего, собственно, я и добивалась, вылезла наполовину из-под одеяла, перевернулась на спину и вытянулась на постели, не открывая глаз, запрокинув руки за голову.«А если ее покрасить в блондинку и прибавить этак с десяток лет – они с Мари будут похожи», – вдруг заметила я.
– Я совсем не выспалась. И есть не хочу… – протянула, не открывая глаз, Лена.
– Я тоже не выспалась! – сказала ей я. – Но я есть хочу! Кроме того, у нас сегодня в Париже – последний день. Неужели ты мечтала провести его в гостинице?
Она раскрыла глаза.
– Знаешь, грешно говорить, но я бы уже с удовольствием оказалась сейчас дома! – такой подход был полной неожиданностью для меня.
– Почему?
Она поднялась на постели, оперлась спиной о подушку, а одеяло все-таки натянула, выпростав из-под него по-девичьи тонкие руки.
– Как ты не понимаешь? Столько всего было за эти дни – столько людей, столько событий! И вот – все окончено. Лишние хлопоты – аэропорт, перелет, суета с билетами… Все равно уже ничего не поправить, не вернуть, не изменить, – лицо ее приняло грустное выражение, чем еще более усилило сходство с Мари. – Бродить просто так по городу? Не хочется!
– Но почему? – Нет, я ее еще не понимала.
– Да потому, что город теперь уже наполнен лицами, воспоминаниями. Здесь осталась часть моей жизни. И мне больно ее потерять. Я не хочу ее терять.
Я усмехнулась.
– Знаешь, почему я поехала с тобой в Париж? Я тоже приехала сюда с единственной целью – бродить по городу, чтобы вызвать воспоминания.
– Я видела фотографии. Ты была здесь раньше.
– Была.
Ленка иронично сузила глаза:
– Ну, понятно, что не одна.
Раньше я ни за что бы не позволила ей так со мной разговаривать.
Теперь я ее понимала. Конечно, для больного человека имеет значение только его болезнь. Особенно для человека, больного любовью. А в ее-то годы чувства тетеньки (мои) или бабушки – сорокалетней Мари просто смешны. Только мне было непонятно, что же случилось там, во время ее поездки?
– Когда мы с тобой прилетели в Париж, меня просто тошнило от любви.
Она посмотрела на меня с иронией. Со вздохом натянула трусики, футболку и отправилась в ванную. На ходу равнодушно глянула на себя в зеркало. Так совсем недавно смотрела на себя я – смотрела, и не видела в зеркале никого.
– Лена, очнись! – сказала я ей, но тут же поняла бессмысленность этого призыва. Париж теперь был пуст для нее, как после бомбежки. Разграблен, потерян…
Она шлепала по полу босыми ногами, лифчик держала за один конец, а второй волочился за ней, как хвост.
Да, нерадостная она вернулась из своей поездки. Я не знала, чем ее утешить, о чем спросить, чтобы не обидеть.
– Лен, что-то случилось?
– Что случилось? – Она выглянула из ванной, прежде чем в ней закрыться. – Ничего не случилось. Один уже на дороге к Москве, другой – женат, любим, стеснен условностями. И вдобавок еще Мари. Я полагаю, Валерий в нее влюблен. А значит, для меня она тоже больше не существует.
– Вот Маша-то как раз ни в чем не виновата! – вырвалось у меня.
– А ты откуда знаешь? – Лена задержалась на пороге.
– Я ведь ночь провела у нее.
– Да-а-а? – Она не могла скрыть удивления. – А я-то думаю, куда это ты запропастилась? – Щелкнула задвижка. Изнутри раздался шум воды, Лена наполняла ванну. – Кстати, тебе была записка.
– А где она? – я забарабанила в дверь.
– Я не помню, куда я ее засунула. Но где-то здесь в номере. На тумбочке или на столе. – Дверь она так и не открыла. Вода прекратила шуметь, раздался плеск.