На скамейке возле Нотр-Дам
Шрифт:
Я решила пройтись по Большим бульварам. И странно – я не испытывала больше восхищения Парижем. Более того, он меня тяготил. Мне было нисколько не жалко расстаться с ним (вот ведь какова человеческая неблагодарность!).
Мне хотелось как можно скорее вернуться домой и что-нибудь предпринять в своем положении. Мне было странно, что в моем теле – совершенно пока не изменившемся с виду – происходит развитие новой, чужой, не нужной мне жизни, и я испытывала отвращение к этому новому своему состоянию.
Я не заметила, как дошла до универмага «Au Primtemps». От нечего делать вползла в стеклянные двери. Девушки,
«Какая гадость и какая странность!» – думала я, умывая лицо перед раковиной. То, что с ним воспринималось бы мной как счастье, теперь вопринимается как досадное, неприятное и даже отвратительное происшествие, с которым нужно как можно скорее покончить… И тут странная мысль пришла мне в голову: «Неужели это ОН мстит мне за мою измену?» Я подняла голову от струи воды и внимательно посмотрела на себя в зеркало. Ноги и руки у меня мерзли, будто во время простуды, а щеки горели. Что же, я всегда буду носить на себе эту проклятую печать неудачной любви? Я попила холодной воды из-под крана. Хорошо, что в туалете кроме меня других посетительниц не было.
– Это не совпадение, – бормотала я.
Это расплата за твои выдумки, шептал возвратившийся невесть откуда страх. Придумала тоже – поехать в Париж. Побродить по местам, воскресить любовь… Вот и получила «воскрешение»!
И тут меня будто осенило. Воскрешение! Так ведь действительно все получилось так, как я хотела! Только вместо одной жизни во мне воскресла другая. Какая разница, от кого появилась новая жизнь? Я хотела, чтобы ОН принадлежал мне безраздельно? Ну, так теперь мне будет принадлежать другой человек. И я уверена, что этот новый человек уж точно будет меня любить. Я подняла голову к маленькому окну общественного туалета. По кусочку неба плыли низкие, осенние уже облака. Я послала в небо воздушный поцелуй и вышла наружу.
Автобус пришел за нами вовремя. Тот же молодой человек, что нас встречал, отметил наши фамилии в списке, но нас не узнал. (Мари, привлекшей в день приезда его внимание, теперь с нами не было, а мы с Ленкой его и в прошлый раз не интересовали. Да и сколько лиц проходит перед ним каждый день во время заезда русских туристов!) Но в связи с его невниманием к нам я вспомнила о Маше и спросила Лену:
– А ты попрощалась со своей тетей?
Лена замялась, но все-таки честно ответила:
– Нет…
Я не стала спрашивать ее почему. Я только сказала, что Мари уделила нам много внимания, мы просто обязаны ее поблагодарить.
– Вот и позвони! – Лена протянула мне телефон.
Я отказалась:
– Звонить должна
Лицо у Лены вдруг стало холодным и замкнутым. Она сказала мне с детским упрямством:
– Не хочу я звонить! – И вдобавок посмотрела на меня исподлобья: – Она ведь нам тоже не позвонила!
Я только укоризненно покачала головой. Автобус давно уже покинул Большие бульвары. Он мчался в Руасси – в аэропорт Шарля де Голля. И мне вдруг стало опять невыносимо жаль, что теперь вот уже действительно закончилась моя такая странная, такая необычная неделя в Париже и мне приходится, скорей всего, навсегда покинуть этот необыкновенный, этот прекрасный город, давший мне освобождение и надежду.
В аэропорту нас, как стадо баранов, поставили в очередь перед стойкой регистрации на рейс. Но регистрация не начиналась. Я отправила Лену выяснить, в чем дело. Вернулась она озадаченная и расстроенная.
– Ну что?
– Рейс задерживается из-за «неприбытия самолета».
– Надолго?
– Кто же его знает.
Чтобы не стоять в очереди, мы взяли сумки и приготовились занять позицию поудобнее где-нибудь в уголке, как вдруг Ленка сделала такое движение, будто хотела спрятаться за меня, глаза ее сощурились, и в них забегали злые огоньки:
– Вон она! Все-таки явилась!
Я оглянулась в ту сторону, куда она смотрела. По длинному залу аэропорта почти бежала Маша, прижимая к груди какой-то фирменно упакованный сверток. Светлые волосы ее растрепались, но, несмотря на весь ее торопливый, совсем не прежний элегантный вид, она, в своем серо-голубом костюме и светлом плаще, опять приковывала взгляды людей.
– Все-таки замечательная у тебя тетя! – вырвалось у меня. Ленка посмотрела на меня, на Машу, и губы у нее задрожали.
– Зачем она только прискакала? Нечего было приезжать!
– Тише! – только и успела я шикнуть, как Маша подбежала к нам.
– Девочки! Как хорошо, что я вас быстро нашла! – Она, видимо, забыла о том, что элегантным людям не свойственно повышать голос ни при каких обстоятельствах, и кинулась обнимать нас со всей русской простотой и сердечностью.
Лена стояла в ее объятиях, будто окаменев, и боялась заплакать. Я же искренне была рада еще раз повидаться с Мари. Мне даже не требовалось разговора. Я просто смотрела на нее и любовалась: так она была мила – запыхавшаяся, торопливая и вся очень светлая.
– Что, девочки, не хочется улетать? – спросила она, заметив наше скованное состояние.
– Да нет. Уже соскучилась по дому. По маме! – Ленка, как мне показалось, нарочно не упомянула Валерия. Но Мари ничего не замечала.
– Вот мой подарок на свадьбу! – сказала она, протянув Лене сверток.
– Не надо! Я не возьму! – упрямо замотала та головой.
– Даже не думай! – Мари по-хозяйски стала упаковывать сверток в Ленкину сумку. – Шикарное белье для невесты! Элегантное до невозможности! – смеялась она, показывая Лене картинку на упаковке. – Жених твой просто упадет от счастья, что ему досталась такая красавица! – И я, прекрасно помнившая сцену, что разыгрывалась в ее квартире всего ночь назад, не могла надивиться искреннему тону Мари. Я была уверена в том, что она действительно говорила то, что думала. Она желала Ленке счастья, я могла хоть кому поклясться бы в этом.