На службе у олигарха

Афанасьев Анатолий Владимирович

— Нет, нет, — успокоил полковник Улита, — это совсем не то, что ты подумал, отрок. Обыкновенная подзарядка.

— Люди так не подзаряжаются.

— Нужда заставит… последствия операции, — смущённо признался полковник. — Трансплантация жидких кристаллов в мозг.

— И где вам её сделали? В соседней избе? Егорка оперировал?

Старик, покряхтывая, взобрался обратно на полати, обратил на него незамутнённый, как у младенца, взор.

— Ты вправе усомниться, отрок, но ты ещё ничего не знаешь.

— Что я должен знать? По-моему, господин Улита, вы водите нас за нос. Зачем? Мы и так в вашей власти.

— Как не стыдно, Митька?! — вспыхнула Даша. Старик успокоительно поднял палец.

— Вспомни изотопную ловушку, Митя. По-твоему, её тоже

сделали в соседней избе? Хорошо ли, худо ли, но мы не дикари, хотя стараемся, когда можно, жить по старинке, в единении с природой и по заветам предков. Давай вернёмся к этому разговору через несколько дней. Сейчас грустное сообщение, дети мои. На какой-то срок вам предстоит расстаться.

Молодые люди переглянулись.

— Как это — расстаться? — пролепетала Даша. — Я не могу без Мити. — И в подтверждение повисла у него на руке.

— Ничего страшного, — уверил полковник. — Поживёшь с женщинами, переймёшь наши обычаи, даст Бог, покрестим тебя… А ты, отрок…

— Неет! — завопила «матрёшка» и внезапно бросилась на старика, выставив руки с растопыренными пальцами. Немного не добежала, что-то словно ударило её сзади под коленки: она перегнулась и рухнула лбом в половик.

Митя как сумел объяснил поведение подруги.

— Она в «Харизме» работала, у неё стойкий эмоциональный крен. Пощадите, господин Улита. Это не бунт.

— Не беспокойся, ничего худого не случится.

Старик щёлкнул пальцами, в комнату вошли две пожилые бабки крупного телосложения, в серых, под брови, одинаковых платках и, кажется, с одинаковыми лицами, как у близняшек. Ни слова не говоря, одна взвалила обеспамятовавшую «матрёшку» на плечо, вторая облобызала руку Улиты.

— На Белое подворье, — напутствовал полковник. — Кликните Устину-печальницу. Пусть побеседует с ней подольше. После к работе приставьте.

— Будет сделано, батюшка, — отозвались хором бабки, и первая ухитрилась поклониться даже с ношей на плече.

— С тобой, Митя, проще, — обратился к Мите старик, потряхивая серебряной аурой, как длинным козырьком. — Не хочешь открыться, твоё дело. Но прежде чем стать на довольствие, придётся искус пройти.

— Какой искус? — взмолился Митя. — О печку башкой? Отдохнуть бы да пожрать с дороги.

— И пожрёшь, и отдохнёшь, но не сразу. Искус лёгкий, необременительный. Испытание огнём. Для дружинника — детская забава. Кровь у тебя плохая, Митя, микроб в ней импортный. Повечеру запалим святой огонь, и на виду у честного люда шагнёшь в костёр. Хватит духу?

— Лишь бы у вас ума хватило, — дерзко отозвался Митя. У него на душе стояла чёрная муть. Заполошный голос «матрёшки», её отчаянное «Неет!» звенело в ушах. Он стыдился показать свою слабость Улите. Чувствовал себя так, будто могучие бабки вырвали у него печень и унесли с собой.

Глава 18

Наши дни. Предъявление счёта

«Из школьной хроники. Ленчик Оболдуев — староста 7-го „Б“. Зачатки общественного темперамента. Его любят учителя, ему беспрекословно подчиняются одноклассники, за исключением Васьки Кутепова. Васька — хулиган, бузотер, плохой мальчик пролетарского происхождения. Родители: отец — слесарь, алкаш, мать — поломойка, алкашка, при случае промышляет проституцией, но украдкой. Времена дикие, коммунячьи, проституция под официальным запретом. Правда, под давлением прогрессивной западной мысли разрешены аборты. Любовь к Оболдуеву учителей отчасти объясняется высоким положением его отца: Оболдуев-старший — крупный министерский чиновник (впоследствии инструктор ЦК партии). Несколько попыток образумить хулигана Кутепова, неудачные. Васька избивает двух девочек, подкладывает учителю физики в портфель дохлую крысу, грозит самому Ленчику оторвать ему все яйца. Частичное исполнение угрозы: побои в туалете. У Ленчика Оболдуева выбиты два зуба. Стойкий интеллигентный мальчик никому не жалуется. Пробует ещё раз договориться с хулиганом по-хорошему. Объясняет, что его могут отчислить из школы и тогда ему прямой

путь в колонию. Вторичные побои на заднем дворе школы. Побои сопровождаются глумом. Для расправы над отличником и старостой хулиган приглашает двух уличных дружков, и они втроём мочатся в ранец Оболдуева. Ленчик огорчён. Его самолюбие страдает оттого, что он ничем не может помочь озорнику. Виноваты гены, среда. Наконец он испытывает последнее средство. Просит Кутепова задержаться после уроков и предлагает сделку. За каждый день, проведённый в школе без замечаний, рубль премиальных. Кутепов, думая, что над ним издеваются, пытается выбить Ленчику глаз. Это ему не удаётся. Ленчик выдаёт аванс — пять рублей, сразу за пять дней вперёд. Хулиган ошеломлён. Что ж, можно попробовать, бормочет, растроганный. Начинает понимать, как ошибался в „папином сыночке“, возможно, впервые сталкивается с человеческой добротой и бескорыстием. Ему тревожно. „Тебе-то, гадёныш, зачем это нужно?“ Ленчик отвечает уклончиво: дескать, честь класса и прочее такое. Он верит, что в глубине души Кутепа хороший, смышлёный мальчик и может учиться на одни пятёрки. Сделка заключена. В отпетом хулигане начинается процесс духовного возрождения, катарсис. С помощью Ленчика он постепенно изживает свои недостатки: садизм, коварство, онанизм, склонность к надругательству над святыми для каждого пионера понятиями. К седьмому классу они лучшие друзья. Кутепов становится его телохранителем и слугой. Побеждает на районной олимпиаде по математике…»

Я поинтересовался у Леонида Фомича, как сложилась в дальнейшем судьба Васьки. К сожалению, не слишком удачно. Поступив в институт, Леонид Фомич потерял его из виду, но стороной узнал, что бедный Кутепа, лишившись духовного наставника, связался с дурной компанией, колобродил, кого-то зарезал в пьяной драке, и впоследствии следы его затерялись в местах отдалённых. «Может, верно сказано, чёрного кобеля не отмоешь добела, но я до сих пор чувствую ответственность, испытываю вину за несложившуюся судьбу этого, в сущности талантливого паренька. Времена были глухие, не забывай, Виктор. В свободной стране Кутепа мог сделать приличную карьеру, кем угодно стать — и бизнесменом, и депутатом. Да вот не сложилось, сгорел, и водка сгубила…»

Хороший эпизод. Вполне годный для первой главы жизнеописания. Таких у меня набралось достаточно. Я исписал уже три толстые тетради простой шариковой авторучкой. Никаких компьютеров, прихоть гения. Но по-прежнему никак не мог уловить общей интонации. Именно общей. Естественно, разные главы в зависимости от содержания потребуют оттенков — от патетики до иронии, — но сквозной звук-мелодия… Трудность заключалась ещё в том, что интонация не должна быть моей собственной, отражающей неповторимый, как отпечатки пальцев, литературный почерк, а принадлежать главному персонажу, выражать его сущностные характеристики. Это совершенно необходимо, если подходить к работе добросовестно, не настраиваясь на художественную поделку… Имитация душевного стиля — вот как это можно назвать.

Спросонья, не открывая глаз, я тешился привычными мыслями, но негромкий стук в дверь вернул меня на землю. Надо заметить, возвращение было малоприятным. Инстинктивно я покосился на подушку, где час назад возлежала прекрасная Изаура, сколупнул пальцем с наволочки длинный чёрный волос, будто поймал крохотного ужика. Стук повторился настойчивее. Я раздражённо крикнул: «Да кто там в такую рань? Сейчас иду!» — и спустил ноги с кровати. Оказалось, не час я проспал, было позднее утро, около одиннадцати.

На пороге стоял управляющий Мендельсон в своей забавной шотландской юбочке, седовласый и напыщенный. Поздоровавшись и извинившись за вторжение, сообщил:

— Вас ждут-с, Виктор Николаевич. Извольте поторопиться.

По его лицу я попытался понять, какой мне уготован приговор, — это было всё равно что гадать по ромашке.

— Кто ждёт, Осип Фёдорович?

— Леонид Фомич к себе требуют.

— Он здесь? Когда приехал?

— Пять минут назад, и сразу распорядился.

— Что-нибудь ещё говорил?