На службе зла. Вызываю огонь на себя
Шрифт:
Большую часть судьбоносных 24 и 25 октября Владимир Павлович откровенно скучал. Революция происходила буднично, методично и практически бескровно. Вокруг носились люди, следовали доклады, приказы, разносы, но ничего экстраординарного, требующего его вмешательства.
С учетом негативного опыта июльских событий Троцкий четко распределил обязанности между отдельными отрядами по захвату разводных мостов, почты, телеграфа, банков и прочих ключевых точек. Никольский обратил внимание, что в отличие от июльских демонстраций и антикорниловской мобилизации сегодня у большевиков удручающе мало людей. Основная масса рабочей «красной гвардии» проигнорировала призывы к восстанию. Из сорока тысяч вооруженных в августе рабочих собралось хорошо, если десять процентов. Но Временному правительству подчинялось еще меньше. Власть лежала на земле. Захватить ее мог каждый, обладающий хотя бы одним боеспособным пехотным полком.
Небольшие отряды по десять-пятнадцать большевистски настроенных рабочих занимали намеченные узловые места. Столь же малочисленные патрули, теоретически лояльные Керенскому, без единого выстрела их уступали. Единственным местом, где была предпринята хоть какая-то попытка организовать отпор, оказался Зимний дворец. Несколько десятков юнкеров и вооруженных женщин, охранявших резиденцию правительства, сделали пяток неприцельных выстрелов в сторону сознательных пролетариев, которые сразу же откатились на противоположную сторону Дворцовой площади. Туда Ульянов и отправил Никольского в качестве своих глаз после рапорта о провале первой попытки штурма.
Прихватив Юрченкова с мандатом Петроградского Совета и нацепив красные повязки, он к вечеру пешком преодолел неблизкое расстояние до Дворцовой площади. Там кучковались отряды рабочей «гвардии» и постепенно накапливались кронштадтские матросы.
Крайне скептически относясь к эффективности матросни в качестве боевой силы, Никольский попробовал вычислить их командира. На удивление моряки оказались достаточно собранными, а командующий ими Антонов-Овсеенко полон решимости захватить дворец в течение пары часов.
Матрос нервно курил, прислонившись к каменному основанию Александрийского столпа, надежно укрывшись за ним от возможных шальных пуль.
Но потешный дворцовый гарнизон не открывал огонь, хотя большую часть слонявшихся по площади рабочих перестрелял бы и слепой.
Никольский представился посланником Ульянова и Троцкого, предложив обождать артобстрела со стороны Петропавловской крепости. Моряк пожал плечами. Во дворце собралось множество ценностей, накопленных эксплуататорами и принадлежащих по праву трудовому народу. Этим, собственно, и объяснялся редкостный энтузиазм матросов, подписавшихся на участие в штурме.
Ближе к ночи неспешно загрохотало орудие. Военная логика операции ускользала от Никольского. Снаряды наискось летели через Неву в сторону фасада, обращенного к набережной. Там — никого, останавливай артобстрел и заходи куда хочешь. Революционные мародеры явно готовились проникнуть внутрь с парадного крыльца от Дворцовой площади, не используя плоды артподготовки.
В полумраке было отчетливо видно, как из-под стен Зимнего разбегаются какие-то люди в военной форме. Отряд бронемашин уехал до первой попытки захвата здания «из-за отсутствия бензина», которого на бегство почему-то хватило.
Антонов-Овсеенко отправил разведку в сторону Адмиралтейства. Через четверть часа прибежал матрос и доложил, что снаряды бьют в парапет, лишь один зацепил стену дворца. На набережной никого. Потом появился крейсер «Аврора», один раз выстрелил баковым орудием и почему-то затих. Революционная организованность проявила себя во всей красе.
Затем фугас, перелетевший через кровлю дворца, врезался в фасад генштаба недалеко от арки. Брызнула каменная мелочь. Следующий снаряд тоже взорвался с перелетом. Оставаться на площади стало опаснее, чем идти на штурм.
Когда нестройная рабоче-матросская толпа ввалилась в холл и растеклась по просторным залам, внутри дворца раздалось несколько винтовочных выстрелов. В обращенную к крепости дворцовую стену бухнул снаряд: витязи революции пристрелялись лишь ко времени, когда оплот самодержавия и министров-капиталистов пал. Кто-то из пролетариев высунулся на балкон северо-западной стороны, замахав красным флагом. С Петропавловки долбануло разок, потом орудие замолчало.
Юрченков и Никольский, переждав у дворцового крыльца, пока не стихнет пальба внутри, шли по коридорам Зимнего, стараясь не замечать, что творится вокруг, благо помогал полумрак из-за отключенного электричества. Ценности, что невозможно унести, беспощадно уничтожались или испоганивались. Владимир Павлович едва успел схватить за рукав коллегу, метнувшегося к революционерам, выкалывающим глаза изображенным на картине персонажам.
Группа наиболее сознательных матросов провела перед бывшими жандармами арестованных членов правительства. Керенского среди них не нашлось. Он по июльскому примеру Ленина сразу же сбежал, как запахло жареным.
— Доложите Военно-революционному комитету — дворец взят! — радостно отрапортовал Антонов-Овсеенко. — В городе установлен революционный порядок.
Никольский с напарником отправились в Смольный, стараясь поменьше обращать внимания на проявления этого порядка. Генерал знал, что где-то в подвалах Зимнего должен был остаться огромный винный запас, если его не оприходовали орлы из Временного правительства. Если матросы и рабочие найдут тонны спиртного, революционный порядок станет еще одиознее.
На город опустилась тревожная ночь. Машину добыть негде. Извозчики благоразумно сидели по домам. Даже по телефону в Петроградский Совет не дозвониться — связь вокруг дворца отключена заранее. Недалеко от Литейного во тьме подворотни увидели казаков, непонятно что там делавших. Лихие рубаки при виде двух «Наганов» и красных повязок отреагировали правильно, «именем революции» уступив скакунов двум «депутатам Петросовета».
В большом зале, некогда служившем для балов, приемов и обучения танцам благородных девиц, заседало многочисленное сборище, пышно именованное Вторым Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов. Просочившись туда, Никольский отправил лидерам большевистской фракции записку о захвате Зимнего. Против ожидания, об успехе вооруженного восстания с трибуны съезда доложил Каменев, а не Ульянов. Эта весть подкинула дров в топку словоблудия, и революционные цицероны произносили страстные речи до утра.
Когда депутаты расходились, из эсеровской кучки выпорхнула Спиридонова и, невзирая на осуждающие взгляды однопартийцев, вцепилась в Никольского:
— Про захват Зимнего — правда?
— Конечно. Кроме Керенского, правительство арестовано.
— Все идет не так. Я одна поддержала большевиков, большинство эсеров, меньшевиков и депутатов других партий покидают съезд и не признают его решений. От крестьян — основной части населения — практически никого. Володя, здесь происходит не легитимизация, а узурпация власти. Съезд нельзя считать народным и представительным. Твои большевики закусили удила, я ничего не могу с ними поделать.