На службе зла. Вызываю огонь на себя

Матвиенко Анатолий Евгеньевич

Наутро он испил чаю с бубликами и отправился пешком в обход Кремля в сторону Лубянской площади, по пути незаметно похоронив ржавый револьвер. Легкий декабрьский морозец приятно щипал щеки.

Сверяя домашние и продуманные в поезде заготовки по поводу контактов с Гилем и Ягодой с советской действительностью, Никольский отмел все разработанные ранее варианты. Если верить газетам, Ульянов безвылазно сидит в Горках, плотно охраняемых ОГПУ, его обслуга проживает там же. Не исключено, что Степан периодически

выезжает в Москву, но как его поймать — непонятно. Разве что устроить в сугробе на выезде из Горок засаду и перехватывать выезжающие автомобили.

Доходный дом страхового общества «Россия», превращенный большевиками в штаб-квартиру органов гозбезопасности, совершенно не выглядел местом, куда можно зайти невзначай и по дореволюционной дружбе поинтересоваться здоровьем Еноха Гиршевича, как звали заместителя Дзержинского в юные годы. Сразу на прием к столь высокопосаженному карателю не пробиться, а при дотошных расспросах мелкотравчатыми чекистами непременно всплывет прошлое Никольского, которое в ведомстве Феликса Эдмундовича может оказаться чрезвычайно опасным.

После того, как были найдены, обдуманы и отвергнуты десятки вариантов, в реализацию пошел самый прямолинейный. Вихрастый отрок, обретавшийся у дверей трактира с целью получения подаяния, получил полновесный рубль нового тиража (старые деньги обменивались по фантастически низкому курсу) и погарцевал к главному входу Лубянки, сжимая конверт с надписью «Товарищу Генриху Ягоде в руки лично».

Убедившись, что письмоносец скрылся за массивными дверями, Никольский, восседавший в пролетке, махнул извозчику трогать. Черт знает, что на уме у чекистов. Может, возьмут юнца в оборот и устроят погоню за автором послания.

Вечером в столовой «Моссельпрома» на углу Арбата, которая до революции идеологически вредно именовалась рестораном «Прага», имело место нездоровое оживление, вызванное появлением четверки лиц в штатском, бегло осмотревших посетителей и общий зал. Памятные Никольскому уютные кабинки были снесены: победившему пролетариату незачем буржуазный индивидуализм, хотя посетители к рабочему классу по внешнему виду не относились никак. Зато вошедшему в столовую Ягоде укромное место сразу нашлось. Подождав, когда чекист распорядится с заказом, Владимир Павлович приблизился к его нише, улыбнулся напрягшимся гэпэушникам и сказал:

— Шесть лет не виделись, Генрих Григорьевич. Здравствуйте.

— Вы?!

— Собственной персоной. Разрешите присесть?

— Конечно. Только… вы же за границу уехали.

— Именно поэтому хочу предложить вам некоторые услуги. На приватных условиях, — Никольский выразительно посмотрел на сопровождение Ягоды.

— Товарищи, оставьте нас одних, — когда голодные чекисты удалились, добавил: — А я-то думал, разорвав конверт, кто пожаловал

с приветом от Шауфенбаха. Как он?

— Что ему сделается.

— Да, да. Верно, нас переживет.

Официант, хоть и не пришелец, с нечеловеческой скоростью доставил закуски и водку.

— А ведь его прогнозы сбылись, И про победу большевиков, однопартийное правительство и сохранение единой России. Вот как СССР образовали — большую часть земли вернули. Еще бы с поляками и прибалтами разобраться, — Ягода опрокинул первую рюмку. — Да с финнами.

— Со временем. Не все сразу.

— Ага. Теперь говори, с чем приехал. Учти — рискуешь. Дзержинский тебя не забыл. Да и про твои шашни с белыми известно.

— Ну, в боевых действиях против Красной Армии я не участвовал. С белыми знаком, да. Сейчас в Софии живу, там настоящее эмигрантское общество. Собираются, перемывают вам кости. Гадить планируют.

— Ишь ты. Небось, о возрождении царской России мечтают.

— По-разному. Кто за царя, кто за демократическую республику.

— Вся власть Временному правительству! — заржал чекист. — Выпьем.

Они оприходовали по следующей рюмке, без тоста и не чокаясь.

— Говори конкретно: что они могут.

— Конкретно не знаю. Для этого к ним внедряться надо. Меня шпионские игры не влекут. Если ради дела — тогда да.

— Хочешь сказать, что предлагаешь помощь по доброй воле?

— Да. И по инициативе Шауфенбаха. Он считает, что у белых есть деньги, люди и возможности, чтобы создать вам проблему, — не краснея соврал Никольский. Для выполнения задачи по устранению Ульянова мелкая ложь — не грех.

— Вот как. Но Дзержинский не позволит держать тебя агентом.

— Почему обязательно меня? Болгарский подданный с любой другой фамилией подойдет? Дай контакт в Софии или где у вас тоже есть связь. Буду сливать информацию. Врангель, Кутепов, Миллер — эти фигуры наверняка заинтересуют ГПУ.

— Конечно. Я придумаю легенду, как тебе выйти на советскую разведку за рубежом.

— Себе не хочешь в плюс поставить новый поток информации?

— Окстись! Чтобы Дзержинский лишний раз меня связал с жандармским генералом? Лучше я буду закусывать осетринкой в «Праге», чем гнилой селедкой на Соловках.

— Строго у вас. Тогда скажи, как встретимся в следующий раз, и я откланяюсь.

— Где остановился?

— Давай без этого. Раз все серьезно, в твоем окружении могут быть стукачи Феликса.

— Убедил. Хотя бы скажи, когда уезжаешь.

— Скоро, — чуть загадочно улыбнулся Никольский, не желая называть точную дату отъезда. — Хочу старых знакомых навестить, по Петрограду памятных.

— Ну… Из твоего отряда, что Ленина защищал, здесь один Гиль. Одних уж нет, а те далече.