На службе зла. Вызываю огонь на себя
Шрифт:
Она сняла револьвер с боевого взвода и устало заметила:
— Теперь точно придется уехать.
Рыцари красного террора развалились на полу. Из простреленных голов сочилась кровь.
— Мария, их нужно спрятать.
Легко сказать. Революционные жандармы оказались слишком тяжелы. Никольский замотал простреленные головы тряпками и полотенцем, но не успел — полы перепачкались красной жижей под цвет революционных убеждений покойников.
— Здесь есть река или пруд?
— Не близко. Верст шесть или семь.
— Даже лучше. Убери кровь
Темная декабрьская ночь едва освещалась редкими звездами, с трудом пробивавшимися через облачную дымку. Вытащив тела волоком, Владимир Павлович отказался от мысли навьючить их на одну лошадь, а самому ехать верхом на второй. Дрянные клячи не утянут два тела. Цвет лошадиного племени выбит Гражданской войной да выкуплен нэпманами.
— Мария, у тебя есть фонарик?
— Откуда? Только керосиновая лампа.
Потрясающе. Искать ночью лесное озеро при свете керосинки в компании двух мертвецов. Трагедия переросла в фарс.
Лошади храпели и не слушались, учуяв мертвецов. Никольский связал конечности покойников обрывками веревки и тянул через седло, Спиридонова подталкивала с другой стороны. Минут за двадцать им удалось пристроить закончивших карьеру чекистов поперек седел с привязанными под лошадиным брюхом руками и ногами.
— За забором налево. Выйдешь в поле, иди прямо, не сворачивая. В лесу просека. Держись ее. Верст через шесть будет озерцо. Осторожно, морозы слабые были, лед наверняка тонкий. Не заблудись.
Мария перекрестила спину соучастника и тяжело вздохнула.
Черный силуэт леса едва угадывался на фоне темного неба. Никольский не был уверен, что нашел просеку. Среди вековых деревьев проступило прореженное место, где молодая поросль доходила до пояса.
Он закинул поводья одной чекистской кобылы за луку седла другой, вторую взял под уздцы. Так брел часа два, потеряв ориентацию во времени. Ноги по щиколотку вязли в снегу. Экскурсия на родину превратилась в опасное приключение. Пора уезжать. За пять суток экскурсант расстрелял троих местных граждан, задержись на год — СССР лишится изрядной части жителей.
С невеселыми мыслями в голове Никольский уперся в сплошную стену деревьев. Просека, или что там было вместо нее, закончилась. Никакого водоема не видать. Он нащупал спички и запалил фитиль керосиновой лампы. В ее свете часы показали начало пятого. Что делать? Заметно похолодало. Первоначальная идея — утопить пролетарскую парочку в воде вместе с конями — уже не казалась удачной. До рассвета несколько часов, да и не факт, что утром он найдет озеро. Шанс наткнуться на людей гораздо выше. Придется расстаться с товарищами чекистами прямо здесь.
Развязать им руки и ноги — раз. Снять кровавое тряпье с головы — два. Затянуть трупы в чащу — три. Представив, как он выглядит со стороны, таская окровавленные трупы в ночном лесу при неверном свете керосинки, Никольский зло усмехнулся. Интересно, каковы шансы, что тела пролежат под снегом до весны?
Осталось решить, что сделать с лошадьми. Снять казенные
Черный ствол уперся в белое пятно меж лошадиными глазами. Выстрел, через минуту второй. Иногда четвероногих жалеешь больше, нежели людей, за грехи которых отвечают бессловесные существа.
На обратном пути Никольский окончательно сбился с дороги, долго плутал и, наконец, вышел к рельсам. В разрывах облаков больше угадал, чем увидел Большую Медведицу. Стало быть, там север. Представив в уме станцию, расположение дома Спиридоновой и направление на опушку леса, он вычислил, что уклонился к северо-западу от Малаховки. Вдоль путей вернулся к станции и ввалился в избу на рассвете, совершенно выбившись из сил и промерзнув до кишечника. В пятьдесят такие моционы противопоказаны.
Мария извелась, но времени не теряла. Полы заблестели чистотой, снег во дворе, ночью заляпанный кровью, аккуратно сметен.
— Поезд на Москву через час, — были ее первые слова.
— А следующий?
— В шесть вечера.
— Тогда двигаем, не теряя времени. Чекистов могут хватиться.
— Если нас поймают, что про них говорить?
— Не видели, не знаем. Если их найдут, пусть думают, что опера ночью заблудились в лесу и нарвались на неприятности, — промерзшая голова Николая Павловича не смогла придумать ничего более убедительного.
— Белыми нитками шито.
— Да. Но это лучше, чем трупы в твоем доме.
— Можешь идти?
— Да. Сейчас. Отдышусь только и чуть отогреюсь. Куплю билеты. За десять минут до отправления отдам тебе билет у церквушки. Не появляйся у касс. Садимся порознь. В Москве встречаемся на Александровском вокзале. Едем до Варшавы в разных купе. Там решим, что делать дальше. Ну, с богом.
Он перезарядил оружие, от души мечтая больше в России его не применять, отдал Спиридоновой половину советских денег, подхватил вещи и на одной силе воли поплелся к станции. Адреналин в крови и стянутые в жгут нервы не позволили расслабиться, пока он не разбросал по урнам стволы, паспорт на имя Бориса Спиридонова и не опустился на мягкую скамью международного вагона. Мария через вагон, но до пересечения польской границы лучше не общаться.
Поезд тащился до Минска около суток. Там сошло большинство попутчиков — командированные в столицу Советской Белоруссии. Выезд из страны для большинства граждан СССР еще возможен, но пользуются им единицы. Или иностранцы. В купе остался германский дипломат. Состав привычно лязгнул и потянулся к пограничному переходу.
О появлении пограничников возвестил стук кованых сапог. Отличие от восемнадцатого года поразительно. Враждебные выражения лиц, но предельная вежливость, ни одного хамского слова. Даже багаж не досматривали.