На службе зла. Вызываю огонь на себя
Шрифт:
— Официально — советник по вопросам импорта леса. На самом деле — для установления контакта с советской разведкой.
— Кто вас заслал?
— Частная инициатива. Я — русский по происхождению и желаю помочь Родине, которая находится в окружении враждебно настроенных государств.
— Ясно. Из белоэмигрантской сволочи. Расскажите все чистосердечно, я подумаю, что могу для вас сделать.
— Мать меня вывезла отроком до революции 1905 года. Тогда не было белых и красных.
— Помещики и капиталисты были уже тогда. Или вы хотите сказать, что сами из рабочих?
— Из дворян. Как Ленин и Дзержинский.
Гэбэшник изобразил крайнюю степень гнева.
— Как ты смеешь, сука буржуйская, марать святые имена?
Никольский выдержал краткую паузу и заявил:
— Чем заниматься агитацией, давайте подумаем, какую пользу стране может принести имеющаяся у меня информация.
— Ну?
— Дайте мне лист бумаги и перо, если вас не затруднит.
— Нас не затруднит, — гнусаво передразнил оперативник интеллигентски-буржуазные манеры подследственного. — Макаров, дай гражданину, чем писать.
Каллиграфическим почерком подданный болгарского царя вывел:
«Имею ценную информацию и подтверждающие ее документы, которые по своей инициативе желаю передать советской разведке. Прошу встречи с товарищами Судоплатовым, Деканозовым или Меркуловым.
— Х…ня, — вежливо прокомментировал капитан. — Что значит «по своей инициативе»? Мы тебя взяли за шпионаж, заставили признаться в секретном замысле, не совпадающем с официальной миссией болгарской делегации, и документики ты нам передашь, чтобы участь облегчить. Макаров, обыскать номер гражданина шпиона!
— Уже сделано, товарищ капитан госбезопасности. Никаких документов не найдено.
— Так какого х… ты мне мозги трахаешь? Нет у тебя ни хера.
— Не первый год живу на земле. Папка в секретном отделе кейса, он на хранении у другого члена делегации. Будете обыскивать их всех? Как вы доложите товарищу Берии, что излишним рвением рассорили СССР и Болгарию накануне подписания торгового соглашения?
Теперь гэбэшник действительно разозлился.
— Учить работать меня будешь, сволочь?
Он вышел из-за стола, приблизился вплотную, чуть ли не прижавшись нос к носу Никольского. «М-да, в царской жандармерии работали тоньше, чем в ГБ», — подумал тот.
— Напоминаю, что я дипломат и лицо неприкосновенное.
Коммунистический жандарм демонстративно расхохотался, двое подручных подхихикнули.
— Ложил я болт на твою неприкосновенность. Ты сам ушел ночью из гостиницы по блядям. Труп выловили в Москве-реке через три дня. Московская милиция призывает к бдительности и осторожности.
— Не сомневаюсь, что болгар вы этим убедите. А как будете перед своими отчитываться, что охраняемый и наблюдаемый вами иностранец вдруг утонул.
— Не волнуйся, урод, не твоя проблема.
— Действительно. Но о моей просьбе о встрече с Судоплатовым или Деканозовым знает младший лейтенант с сельхозвыставки, трое сопровождавших меня из гостиницы, ваш Макаров и тот, за печатной машинкой. Получится, что вместо рабочего контакта с агентом, идущим на вербовку, вы, не желая делить лавры с иностранным отделом, меня ликвидировали. Вопрос: насколько вы уверены, что никто из перечисленных информированных товарищей вас не сдаст, чтобы продвинуться по службе?
Занесший было кулак энкавэдэшник будто споткнулся о невидимое в воздухе препятствие, и Никольский понял, что первый раунд за ним. Осталось дожать.
— Второй вопрос: вы поступаете так из ложно понятого чувства служебного долга или выполняете задание иностранной разведки?
Ершов судорожно оглядел подчиненных. Те отвели глаза, словно ничего не услышав, но уверенно намотав на ус убойный компромат на шефа. Слово сказано. Для апреля 1939 года — очень весомое.
— Вы это… Проверка была. Вдруг враги работают. Сейчас быстро в гостиницу съездим, документы заберем.
— Увы. Я вас не обманываю. Материалы втемную вез другой сотрудник дипмиссии. Поэтому сейчас вы меня проводите в разведотдел, остальное, простите, вас не касается.
Капитан вернулся за стол.
— Что мне говорить Деканозову, поднимая его с постели в полвторого ночи?
— Имеется информация, которую я побоялся пустить через разведслужбу советского посольства. Информация собрана старой советской агентурой, утратившей связь с органами после ежовских чисток.
— Вас там было три четверти перевербованных французами и англичанами.
— Не спорю. Но даже неспециалисту ясно, что информация от двойного агента может быть полезна — о том в любом шпионском романе написано. Оценивать ее, извините, не вам.
— Назовите хоть одно агентурное имя. Иначе перед разведчиками неудобно.
— Лодочник, — Никольский назвал свой псевдоним, будучи уверенным в отсутствии доступа контрразведки к архивам соседнего отдела и не подозревая о последствиях. Действительность оказалась другой.
Путь в иностранный отдел оказался подозрительно короток. Начальственного вида грузин кивком указал на стул, капитан услужливо представил:
— Владимир Георгиевич, этот болгарский дипломат добивался встречи с вами.
Увидев властный жест хозяина кабинета, Ершов ретировался.
Судорожно восстановив в своей немолодой памяти обрывочные данные о структуре и персоналиях НКВД, добытые Шауфенбахом, Никольский предположил, что Деканозов — начальник и разведки, и контрразведки.
На столе лежала папка с грифом «совершенно секретно». Чекист достал из нее фотографию агента «Лодочник» семнадцатого года. С тех пор Никольский скорее помолодел, нежели постарел, сбрил усы. Единственно, в год октябрьского мятежа он был черноволос с сединой, к двадцать четвертому, когда принял таблетку марсианина, поседел полностью. Тем не менее сходство осталось поразительное.