На солнечной стороне. Сборник рассказов советских и болгарских писателей

Шукшин Василий Макарович

Разумеется, из округа прибыла милиция, началось следствие. Руководивший следствием подполковник в гражданском костюме время от времени усмехался в свои черные усы. Дело кончилось тем, что наказали только начальника местного отделения милиции — его с понижением перевели в другой город. «Бруклинская банда» совсем распалась, два парня — самых честолюбивых — устроились официантами в окружном центре, навсегда оставив родной городок.

По этому поводу победители устроили шумный банкет в ресторане на пристани. Нора с братом тоже присутствовала на нем, Саша заметно прихрамывал после битвы. Беременная официантка теперь еле ходила и в довершение ко всему порезала себе палец. И жены инженеров сами взялись за дело — все, кроме Цуци, естественно. Цуца — это

статья особая. Вместо нее жарить колбаски отправился Саша, он же взялся подобрать салаты. Но это мало что изменило. Колбаски из фарша были жилистыми, лимонад теплым, пиво несвежим. Тогда они заказали вино. Нора даже не притронулась к еде. Напротив нее сидел Дончо с синяком под глазом, который еще больше подчеркивал румянец его щек. Когда он протянул руку, чтобы налить ей содовой, она заметила, что кожа на его руках была почти содрана. Говорили, что он сражался отчаяннее всех. А на вид он был таким кротким — девичий румянец, опущенные ресницы, стеснительность, скованность движений. Норе казалось, что он слегка ухаживает за ней — слишком большую заботу он проявлял о ней, постоянно интересовался, не нужно ли ей чего.

Сначала мужчины и женщины сидели за столом вперемежку — жены заняли места рядом со своими мужьями, неженатые расположились один против другого. Но постепенно силы поляризовались — женщины заняли левую сторону общего стола, мужчины — правую. Только Дончо остался на своем месте. Нора оказалась ближе всех к мужской половине и могла расслышать разговоры. На этот раз мужчины не говорили ни об автомобилях, ни о футбольных матчах. Они оживленно беседовали о каких-то эргах и омах. А на противоположном конце стола женщины горячо обсуждали последний телевизионный фильм. От нечего делать Нора обратилась к Дончо:

— Ты женат?

Дончо удивленно посмотрел на нее и ответил:

— Нет и не собираюсь.

— Что же так? В этом городе человеку нечего делать, кроме как заниматься собственной женой.

— Ты права, — охотно согласился Дончо. — У меня даже телевизора дома нет. Ты как, накручиваешь себя на эту мысль?

— Как раз раскручиваюсь, — сердито ответила Нора. — Так что тебе придется долго ждать…

— Подожду, — покорно согласился Дончо.

Заиграл оркестр, начались танцы. Разгоряченные спором мужчины неохотно направились к своим женам. Дончо пригласил Нору, она тихо вздохнула, ей было так хорошо сидеть за столом. И как она станет танцевать? Дончо танцевал весьма прилично, но почему-то все время смотрел в потолок, словно там было написано нечто такое, чего он никак не мог прочесть. Видимо, его и самого смущало это обстоятельство, потому что ладони у него стали влажными.

Наконец банкет закончился. Часы показывали одиннадцать. Как и следовало ожидать, Дончо вызвался провожать Нору. Ночь выдалась темная и глухая, только время от времени где-то неподалеку лениво лаяла собака. Нора с раздражением подумала, что, наверно, это единственная собака в городке. Ей вдруг показалось, что в одиноком лае сквозят еле уловимые нотки отчаяния и безнадежности — от одиночества, от собачьих невзгод, от ржавой цепи, на которую ее посадили. Дончо молча шагал рядом со своей спутницей, опустив руки и время от времени посматривая на нее с явным опасением. Эта длинноногая атомная телефонистка часто спотыкалась, даже наткнулась на какое-то дерево и тихо выругалась.

— Возьми меня под руку! — с досадой произнесла она. — Я тебя не съем!

Дончо взял ее под руку, его правое бедро постепенно одеревенело. Они шли так довольно долго, наконец Нора снисходительно заметила:

— Какая у тебя горячая рука!

— Я готов! — грустно признался Дончо. — Меня спокойно могут использовать вместо атомного реактора.

Наконец они подошли к дому, где жила Нора, Дончо заглянул за низкий забор. Дом давно спал, погруженный в темноту, только хризантемы светились. Дончо с сожалением выпустил голую прохладную руку, такую тонкую и хрупкую по сравнению с его огромными лапами.

— Спокойной ночи! — сказал он.

— Пусть твоя

будет еще спокойней! — пошутила она. — Рыцарь, я тронута до слез.

Она и в самом деле была тронута. Она устала, у нее вряд ли хватило бы сил на сопротивление, предприми он что-нибудь. А в ней вызывала отвращение сама мысль об этих вещах. Ей казалось, что пережитого с Фитом ей хватит на всю жизнь.

Перед домом Нору ждала неожиданность, сразу отрезвившая ее. Входная дверь оказалась закрытой. Она постояла, нерешительно постучалась, потом пошла к окну. Оно тоже было заперто изнутри, хотя она отлично помнила, что оставила его открытым. Что это означает? Что ей отказали от дома? Она растерянно села на каменную ступеньку, чуть не плача. Она чувствовала себя маленькой, отвергнутой, несчастной.

— Фит! — в отчаянии позвала она. — Где ты, Фит?

Но Фит в это мгновение мирно похрапывал возле своей жены, которая спала в желтой ночной рубашке с полотенцем на голове — перед сном она втерла масло в свои поредевшие волосы.

— Фит! — испуганно звала Нора.

Собака снова залаяла где-то, потом жалобно заскулила и замолкла. Нора все так же сидела на каменной ступеньке, по ее голым ногам текли слезы. Да, она совсем одна в этом мире, всеми забытая и несчастная. Неожиданно ее обуял гнев, она встала и застучала кулаками по двери.

Дом молчал. Ясно, что ее слышали, но не открывали. Тогда ее осенила новая мысль. Она нащупала в темноте какую-то деревяшку и, не раздумывая, разбила одно из небольших стекол. Потом легко нащупала внутренний запор, открыла окно и влезла внутрь. Она совсем обессилела от пережитых волнений, сняла только платье и бросилась на кровать.

Проснулась она рано утром с пустой головой и легкостью во всем теле. Она уже забыла, как попала в дом, но разбитое окно напоминало ей о вчерашних событиях. Сейчас она не испытывала ни сожаления, ни страха, наоборот — в ее сердце была злость, смешанная с удовлетворением. И чего эти бездушные люди хотят от одинокой девушки? Они заслуживают того, чтобы она разнесла в щепы их проклятый дом. Такие мысли одолевали Нору, пока она ходила босиком по дощатому полу. Где, черт возьми, ее туфли? Оказалось, что она зашвырнула их под кровать. Когда она, морщась от боли в висках и пыхтя, вытащила их оттуда, ее взгляд случайно упал на иконку.

— Отвратительные лицемеры! — крикнула она и, не раздумывая, запустила в иконку туфлей. И как на зло попала в нее, стекло разбилось, иконка упала на пол. Нора подошла к ней — голубые лубочные глаза Девы смотрели на нее холодно и безразлично. «Все равно, — думала Нора, — больше они меня не увидят, лучше сквозь землю провалиться, чем снова ступить на порог этого дома!»

Нора взглянула на свои часы, они остановились точно в три часа. Наверно, еще рано, так как вся комната была залита прохладной утренней голубизной. Она прислушалась — в доме никакого шума, ни шагов, ни старческого покашливания, ни шарканья шлепанцев. Нора взяла свою сумку, сунула в нее только пару чулок, щетку для зубов и неизвестно почему — лак для ногтей. Потом выбралась через окно наружу и, гордо подняв свою красивую головку, пошла по тропинке между цветов. Двор был совершенно пуст, только на дощатой крыше колодца, сжавшись в клубочек, дремал маленький белый котенок, он мирно глянул на нее своими розовыми прозрачными глазками. Нора почувствовала странное облегчение. Через десять минут она уже с аппетитом жевала теплый, только что вынутый из кипящего масла пончик, посыпанный сахарной пудрой.

Утром не случилось ничего особенного, время от времени звонил телефон, и она протяжно отвечала: «Я — атомная!» А в полдень у нее за спиной открылась дверь, и кто-то вошел в комнату. Она как раз соединяла абонентов.

— Кто там? — не оборачиваясь, спросила она.

— Это я, — ответил Дончо.

В его голосе было что-то такое, что заставило ее обернуться. Он все еще стоял на пороге, смущенный и расстроенный, неловко закинув за спину свои длинные руки. Нора смотрела на него молча и виновато, она знала, что совесть у нее не совсем чиста.