На стальном ветру
Шрифт:
– Есть кое-что, что я хочу расследовать, - сказала она.
– Я бы сказала тебе об этом раньше, но когда я вернулась домой, здесь был Травертин, и после этого все стало немного напряженным. Так или иначе, когда я была в камере с Намбозе, я увидела нечто необычное. Возможно, это пустяк, но мне нужно еще раз взглянуть на это.
– И ты собираешься сказать мне, что это такое?
– Скорее всего, ничего, вот почему я пока не буду сообщать об этом.
– Это не помогает.
– Послушай, я была уставшей, когда вошла туда. Я увидела то, что казалось пустотой под одним из зданий.
– Она тщательно воздержалась от слова "шахта", потому что "шахта" подразумевала нечто, что вело куда-то еще, и это несло в себе целый груз подтекстов, которые она в данный момент не хотела распаковывать.
– Гонити тоже это видела?
– Нет, она искала в другой части здания.
– Но ты рассказала ей об этом.
– Я не видела в этом никакой необходимости. Как я уже сказала, это, вероятно, ерунда, к тому же я не хочу выставлять себя дурой перед Ассамблеей, пока не буду уверена, что определенно есть что-то, на что стоит обратить их внимание.
– Давай не будем заводить привычку хранить секреты, хорошо?
– Надеюсь, нам не придется этого делать.
– Она заставила себя улыбнуться - ей показалось, что она изгибает ту часть своего лица, которая никогда раньше не изгибалась.
– Я позабочусь о возвращении на Каппу - они собираются отправить поисковые группы на некоторое время.
– Что бы ты ни делала, не попадай в беду.
– Мы уже в беде - все мы. Я не могу сделать все намного хуже.
– Это не ответ.
– Ной испустил раздраженный вздох усталости от мира.
– Ты моя жена, и нам нужно думать о Мпоси и Ндеге. Мы все хотим попасть в долгую спячку, и сейчас наши шансы намного выше, чем были в прошлый раз. Чем бы ты ни считала себя обязанной "Занзибару", это не важнее нашей семьи.
– Этого никогда не было, - сказала она.
– И я буду осторожна.
Здание Ассамблеи располагалось на дне чаши с пологим уклоном, окаймленной лужайками, озерами и аккуратными рощицами деревьев, похожих на иглы. У Чику всегда возникали смешанные чувства при первом взгляде на перспективу, когда она прибывала в камеру Гамма, административное ядро. На "Занзибаре" было тридцать шесть камер, двадцать четыре из которых были названы в честь греческого алфавита, а остальные двенадцать (не было никакой логики с точки зрения использования или плотности населения) соответствовали дюжине месяцев земного календаря, с января по декабрь. Здание в форме буквы "А" свидетельствовало о тяжелой руке семьи Экинья при создании "Занзибара". Оно было тщательно смоделировано по образцу старого семейного дома в Экваториальной Восточной Африке, продублировано вплоть до последней голубой плитки, последнего белого камня и декоративных стен. Чику несколько раз посещала первоначальное семейное домовладение. Она поднялась на близлежащий Килиманджаро, изнурительное восхождение без помощи экзокостюма, вплоть до высоченной снежной шапки, где лазеры старой баллистической установки все еще стояли на страже. Она наблюдала за стадами Амбосели с помощью аэролета и пешком. Она встречалась со старым терпеливым Джеффри и слушала, как он рассказывал о живописи, о бесконечных переговорах между искусством и памятью.
Такси высадило ее и отправилось за новыми пассажирами. Она прошла мимо позеленевшей бронзовой статуи своей прабабушки, отводя взгляд от этого властного хмурого лица. Констебли охраняли ворота, ведущие на территорию. Несмотря на то, что они знали ее, существовали определенные формальности, значки и документы, которые необходимо было предъявить и тщательно изучить. Констебли спросили о Ное и о продолжающихся поисках в Каппе. Они спросили, как ее дети справлялись с аварией. Ответы Чику были более краткими, чем ей хотелось бы, но констебли, казалось, не возражали. Сегодня все были на взводе, и можно было сделать скидку.
– Минуточку, - сказала им Чику, когда заметила, который час.
Над головой, разделяя фальшивое небо пополам от одного конца камеры до другого, находился жесткий металлический поручень. На этот рельс был нанизан черный овал размером с небольшой дом. Этот овал, уменьшенная модель "Занзибара", был чем-то вроде часов. Когда запустился голокорабль, он начинался с одного конца, а теперь занимал больше половины помещения. Вместо того чтобы двигаться непрерывно, он тикал с ежедневным шагом примерно в ширину ладони.
Перемещения всегда происходили в полдень. Чику часто приходила или уходила с Ассамблеи в этот час, и она всегда смотрела на небесные часы. Было трудно разглядеть движение модели, но иногда ей это удавалось, особенно когда ее край случайно совпадал с проецируемым облаком или какой-либо другой точкой отсчета.
Она услышала отдаленный перезвон, означавший, что модель продвинулась вперед на установленную законом величину. Но, как это часто бывало, она не заметила никаких очевидных изменений в происходящем.
В первые дни перехода через "Занзибар" небесные часы казались хорошей идеей. Напоминание о том, что, каким бы далеким ни казался пункт их назначения, в конце концов они туда доберутся. Это был всего лишь вопрос суммирования этих ежедневных перезвонов. Восемьдесят тысяч - меньше, чем количество секунд в течение одного дня. В таком виде это казалось терпимым. Человеческий рост.
Она возненавидела небесные часы.
Несмотря на все свои усилия, в конце концов она вошла в зал рядом с председателем Утоми. Они оба были одеты в официальные платья, стилизованные в традиционном африканском стиле, но с некоторыми современными уступками. Утоми был огромным, широкоплечим мужчиной, грузным, как борец.
– Это досадный беспорядок. Все было бы намного проще для всех нас, если бы Травертину хватило такта умереть вместе с остальными.
Это была нехарактерно черствая оценка со стороны обычно покладистого Утоми. Это давало некоторое представление о действующем на него давлении.
– Я уверен, Травертин согласится, - сказала Чику.
– В дальнейшем для него это будет нелегко.
– По крайней мере, он реалист.
– Травертин считает, что может быть вынесен смертный приговор. Мы же не опустимся так низко, правда?
– Это уже делалось раньше. Я сомневаюсь, что на этот раз будет протест против этого решения.
– Но Травертин точно не совершал хладнокровного убийства.
– И ни у кого из нас нет такой роскоши, как расхождение во мнениях. Если это и не было хладнокровным убийством, то уж точно было хладнокровным пренебрежением нашими законами.
– Нам нужен разум Травертина. Что бы вы ни сделали, этот интеллект все равно слишком ценен, чтобы тратить его впустую.
– Это не в наших руках.
– Туфли Утоми скрипели по натертому воском полу под его строгой юбкой с золотым узором. У него была тяжелая, торжественная походка, он слегка прихрамывал из-за травмы, полученной в результате аварии с вакуумом много лет назад и которую он так и не удосужился исправить.
– Это отправится в Совет Миров. Если они достаточно сильно захотят смертной казни, они ее получат.