На стальном ветру
Шрифт:
– Им нужно будет продемонстрировать коварство.
– Это будет не так уж трудно. Вы не можете сказать, что положения Соглашения "Пембы" не известны широко.
– Нам нужно услышать точку зрения Травертина.
– Конечно. Вы разговаривали с Травертином вчера, когда мы пришли к вам домой. Как бы вы описали его душевное состояние?
Чику задумалась.
– Обеспокоенное.
– За себя или за то, что он с нами сделал?
– Думаю, немного и того, и другого. Послушайте, я не собираюсь притворяться, что Травертин - ангел или что он испытывает нечто большее, чем презрение к большинству из нас. Но он был потрясен тем, что произошло.
– Это странно. Зная Травертина, я бы ожидал дерзкого пренебрежения.
– Они приближались к тяжелым черным дверям зала Ассамблеи.
– Но в том-то и дело, что все мы в какой-то степени знакомы с Травертином. Это неизбежно в закрытом сообществе. Но если вы чувствуете, что ваши отношения повлияют на вашу беспристрастность, вам следует без колебаний взять самоотвод. Ассамблея примет временный отпуск на время урегулирования этого вопроса. Отдохните немного или что-нибудь в этом роде. Вам нравится работать в саду, не так ли?
– Вы можете рассчитывать на мою беспристрастность, председатель.
– Очень хорошо, Чику.
– Утоми замедлил шаг, как будто хромота усилилась.
– О, еще кое-что.
– Да, председатель?
– Хорошая работа на "Малабаре" и в ситуации с Каппой. Это не осталось незамеченным. Я в курсе вашей недавней просьбы о спячке на полный семестр.
– Понимаю.
– Очевидно, что ничего не будет решено до тех пор, пока мы не разрешим этот кризис. Но помимо этого, возможно, вы захотите начать принимать необходимые юридические и образовательные меры.
– Спасибо вам. Это очень любезно с вашей стороны...
– Не для протокола, конечно.
– Конечно.
– А ваши дети - Ндеге и... кто там еще?
– Мпоси, председатель.
– Сколько им сейчас лет?
Он имел в виду их физиологический возраст.
– Ндеге двенадцать, а Мпоси одиннадцать.
– Как они относятся к долгому сну?
– Они проходили через это дважды за последние два семестра. Я не думаю, что они так уж много помнят.
– Но это были всего лишь двадцатилетние сроки. К тому же они теперь старше - у них будут друзья. Им не понравится мысль о том, что их оторвут от них на шестьдесят лет.
– Они будут счастливы, председатель. И мы все будем счастливы, когда доберемся до Крусибла.
Констебли открыли двойные двери и впустили их в палату. Это было большое темное помещение со ступенчатым полом и веером сидений, расположенных концентрическими рядами. Здесь, по крайней мере, здание Ассамблеи отошло от своего аналога в Африке. В первоначальном здании не было такой роскошной комнаты.
В концентрических рядах было тридцать шесть кресел, по одному для каждой палаты "Занзибара". Ряды образовывали подкову, с меньшим количеством сидений, зажатых между концами. Возвышение председателя Утоми, похожее на трон, было обращено к избранным представителям, а по бокам стояли стулья и столы двух констеблей, ведущих учет. Непосредственно перед Утоми и хранителями записей стоял похожий на плиту черный стол. Над ним парила призрачная схема "Занзибара", словно сделанная из множества слоев цветного стекла. Это был созданный расширением образ, единственная вещь в комнате, которая физически отсутствовала.
Чику заняла свое место в первом ряду. На заседании присутствовало всего двадцать пять представителей, но в этом не было ничего необычного, особенно во время чрезвычайного положения. Как только были проведены предварительные приготовления, в помещение ввели Травертина под присмотром пары констеблей. Они усадили его на стул непосредственно перед изображением "Занзибара", так, чтобы Травертин был лицом к Утоми. Чику могла видеть только часть лица Травертина.
Это ее очень устраивало. Сегодня она не хотела встречаться с кем-либо взглядом.
– Каковы последние данные о жертвах?
– Утоми обратился к своим хранителям записей, после того как усадили Травертина.
– Общее число погибших, по последним оценкам, составляет двести двенадцать человек, - доложила констебль справа от Утоми. Это была бледная женщина нордической внешности с копной пепельных волос.
– Поисково-спасательные работы продолжаются, наряду с подготовкой к стабилизации ущерба. Есть небольшой шанс, что там все еще могут быть один или двое выживших, запертых в изолированных воздушных карманах. Мы также можем ожидать новых жертв. Подсчет всех погибших - включая тех, кто оказался в непосредственной близости от места взрыва, - может занять дни, а возможно, и недели.
Утоми серьезно кивнул. Эта неопределенность была ценой, которую они заплатили за свой образ жизни в "Занзибаре". На "Малабаре" - фактически, на борту почти любого другого голокорабля - личности и местонахождение погибших мгновенно стали бы достоянием общественности. Но здесь даже у констеблей не было обычных средств для отслеживания людей с помощью их имплантов. На "Малабаре" Травертину было бы совершенно невозможно спрятаться даже на несколько часов.
Но здесь мы все делаем по-другому, - подумала Чику.
– В этом смысл каравана. Мы путешествуем на нескольких голокораблях для взаимной поддержки и страховки от такой катастрофы, как "Пемба", но также и потому, что это позволяет нам отрепетировать различные способы жизни, новые перестановки, прежде чем мы доберемся до Крусибла. То, что работало дома, может не сработать в новом мире, под странными и изуродованными созвездиями.
– Во многих отношениях нам очень повезло, - продолжала констебль.
– Сейчас в Каппе работает меньше людей, чем раньше. Мы потеряли немного воздуха и воды, но недостаточно, чтобы вызвать у нас немедленные трудности. Наши системы сдерживания прорывов доказали свою состоятельность, и ни одна критическая система не была подключена к той части обшивки, которую мы потеряли. Но ущерб по-прежнему катастрофичен, и если бы выброс энергии был на порядок больше, мы легко могли бы превратиться во вторую "Пембу".
Никому не нужно было озвучивать молчаливое следствие этого зловещего заявления. Если бы это была "вторая Пемба", никто на "Занзибаре" или поблизости от него вообще не смог бы ни на что смотреть.
"Занзибара" больше не существовало бы.
– Несмотря на нашу удачу, - сказал Утоми, - важно то, что наши самые серьезные законы - законы, принятые для защиты целостности голокорабля - были проигнорированы, к ним относились с презрением, как будто они относились ко всем остальным, кроме Травертина. Вы отрицаете это?