На стороне мертвецов
Шрифт:
Ошеломленная этим потоком приказаний горничная только и смогла проблеять:
— Барыня велели…
— Людмиле Аркадьевне передашь, чтоб накрывали через час. — не обращая внимания на ее невнятный лепет, бросил отец и нетерпеливым жестом поторопил остальных.
Митя едва заметно усмехнулся — у тетушки и Свенельда Карловича прибавилось времени. А все благодаря ему, Мите, что отвлек внимание на себя. И ведь снова останется неизвестным героем! Все еще посмеиваясь, Митя направился вон из комнаты. Оглянулся в дверях… горничная застыла в проеме,
От небольшой толпы, двигавшейся меж кабинетом и Митиной комнатой, отделился господин Мелков, бросил на Митю любопытный взгляд и удалился допрашивать… то есть, конечно же, опрашивать барышень.
В кабинете оказались двое, не участвовавших в забеге на крик горничной. На стуле в углу — младший Потапенко, видимо, не рискнувший высунуться из кабинета, опасаясь снова наткнуться на Лидию, и устало откинувшийся на банкетке княжич Урусов: на распахнувшуюся дверь он только устало приоткрыл глаза и снова принялся почесывать лежащую в ногах рысь.
Отец уселся за письменный стол, полицмейстер торопливо, будто боясь, что его оттеснят, занял единственное глубокое кресло, Ингвар приткнулся на краешек банкетки рядом с Урусовым, Потапенко и ротмистр заняли стулья. Митя вдруг обнаружил, что один стоит посреди кабинета, будто нерадивый ученик перед классом или… преступник перед судебными следователями. На физиономии полицмейстера промелькнуло выражение неприкрытого довольства, похоже, чего-то подобного он и добивался. Ну уж нет, сударь! До истинно светского умения ставить в неловкое положение и выходить из него вам еще расти и расти!
Митя легко, будто в танце, повернулся на каблуках, шагнул к окну, и… непринужденно присел на край широко подоконника. Всем собравшимся достаточно было повернуть головы в Митину сторону, всем, кроме полицмейстера. Ему, чтоб посмотреть на Митю теперь нужно было или выглядывать из-за высокой спинки, или разворачивать тяжеленное кресло, скрежеща ножками по паркету. Из кресло донеслось сдавленное шипение — точно бутылку сельтерской откупорили. Ротмистр тонко усмехнулся. Рысь оскалилась, тоже будто смеясь.
— Итак, господа… — отец оглядел собравшихся поверх сплетенных пальцев, выражение его лица было совершенно невозмутимым. — Прежде чем выслушать нашего, пожалуй, главного свидетеля…
— Да какой же он… — вскинулся было полицмейстер.
— Вы отрицаете, что Митя мог видеть больше всех? — вздернул брови отец. Полицмейстер надулся, но промолчал, а отец продолжил. — Подведем краткие итоги… Вчера утром в заброшенном доме были найдены трупы трех человек, судя по характеру ранений, загрызенных… хищником.
Потапенко шумно потянул носом воздух, но ничего не сказал.
— Сегодня утром ситуация повторилась — на задах «Модного дома» Альшвангов, также загрызенной, была найдена их модистка и… я так понимаю, родственница?
— Племянница покойной жены владельца, Аарона Альшванга. — негромко откликнулся ротмистр.
— Да-да, а нашел
— Не вижу ничего странного. — пробормотал Урусов, почесывая рысь. Та завалилась на спину, подставляя ему мягкое пузо, и блаженно урчала.
— Для Кровного Мораныча, быть может, и ничего… — саркастически протянул полицмейстер. — Хотя они трупы-то… скажем так, сами производят, на полях сражений… а не… отыскивают, как… как…
— Как я? — поинтересовался Урусов.
Было в его тоне нечто такое… что Митя на месте полицмейстера не рискнул бы отвечать.
Но полицмейстер оказался человеком, склонным к риску:
— Речь не о вас! А о том, что хоть господин Меркулов и был женат на кровной Морановне, но… сами-то вы человек простой, верно, Аркадий Валерьянович?
— На Силу Крови ни в коей мере не претендую. — сухо ответил отец.
— Да и супруга ваша, никому не в обиду сказано, тоже ведь была… из малокровных? Иначе не отдали бы княжну за сынка городового… э-э, за человека, столь недавно получившего дворянство. Белозерские — род древний, можно сказать, древнейший, а все мы знаем — чем древнее род, тем больше истощается Кровная Сила, даже правильные браки не всегда помогают, не то что такие вот…
— К чему вы все это говорите, Ждан Геннадьевич?
— А к тому, что сынок ваш, отнюдь не Мораныч, верно? Не в кого ему Моранычем быть!
Урусов едва заметно дрогнул бровями… и тут же лицо его снова приняло равнодушное выражение.
— И даже не оборотень! — продолжал полицмейстер. — А на трупы будто нюхом идет! Тут у меня имеются показания портного Йоськи Альшванга, иудейского вероисповедания… — полицмейстер жестом фокусника вытащил из-за обшлага измятые листы.
— Какого еще Йоськи? — искренне удивился Митя.
— Будто не знаете? Он вас так преотлично запомнил! И показания дает, что, дескать, пришли вы в «Модный домъ» с барышнями Шабельскими да с молодым Лаппо-Данилевским, сынком Ивана Яковлевича… — теперь в голосе полицмейстера прозвучало такая почтительность, что Митя бы его после этого точно невзлюбил! Увы, полицмейстер ему и раньше не нравился. — …а как повел он барышень приклад швейный показывать, так вас — глядь! — и нету. Забеспокоился, искать пошел… и нашел! Прямиком над окровавленным телом своей кузины, или кем она там ему приходится…
— Погодите… Йоська? Маэстро Йоэль? Альв?
— Да какой он альв! Жиденок он, да еще и мамзер, незаконный, в смысле! Цилька Альшванг его невесть от кого прижила!
— От альва. — буркнул ротмистр.
— Иноверка — от нелюдя! — воинственно взвился полицмейстер. — Экая мерзость!
Ингвар резко и зло вскинулся, намереваясь что-то сказать… и тут же судорожно дернулся и захлопнул рот — Митя предположил, что его пнул сидящий рядом Урусов.
— То есть, личность, чьи показания не могут быть приняты во внимание? — кротко поинтересовался отец.