На своей земле. Молодая проза Оренбуржья
Шрифт:
— Клюет, клюет! — страстным шепотом заторопил Толик. Коля дернул удилище — на солнце сверкнул оголенный крючок.
— Ты сиди, я сам знаю.
— Съел приманку! — удивился Толик. — Кто, карп?
— Нет, наверно, карась.
— А я карпов еще не видал. Поймать бы, — он снова вытер пот с лица.
Приезжие рыбаки сидели неподвижно. Неожиданно один из них привстал и, не разгибаясь, смешно заприседал, наклоняясь к воде. К нему подбежал второй. Они заговорили быстро, возбужденно. Первый потянул удочку, леска натянулась струной,
Коля и Толик тотчас подбежали к тому месту и увидели на траве здоровенную рыбину. Красивая в своей золотистой чешуе, с влажным запахом дойного шла, она лежала на траве и, не смиряясь с гибелью, редко, но сильно ударяла хвостом о землю. Ее словно раздражали яркий свет и воздух, и она с каждым прыжком стремилась ближе к воде.
— Вот он, карп, — проговорил Коля, наклоняясь, — зеркальный...
— Ишь какой! — сказал Толик и хотел поймать рыбу.
В это время к ним подошел парень в большой серой кепке, надвинутой на глаза.
— Вам чего надо?! А ну, марш отсюда! — приказал он.
— Ох, ты! Не твой пруд, и не кричи! — возразил Толик, а сам попятился, спрятался за Колину спину.
— А чей же?
— Наш.
— Смотри-ка, частник, — улыбнулся парень.
Мальчики снова вернулись на свои места. Один раз Колин поплавок дернулся, потом его повело, Коля подсек и вытащил небольшого карася.
Парень в кепке подошел к ним и тихо спросил:
— Ну, как?
— Неважно, — ответил Коля и вздохнул.
— Возле берега карп не берет.
— Знаю. Лески длинной нет.
Парень помолчал, потом спросил:
— Значит, ваш пруд?
— А чей же? — небрежно ответил Коля.
— И карпы ваши?
— И карпы.
— Это как понимать?
— А так. Их Евгений Васильевич, наш председатель, мальками сюда пустил. Потом мы им подкорм возили.
— Смотри-ка, молодец ваш председатель.
— Он хотел и в Ведяном пруду развести, да не успел. А теперь его снимут, — сказал Толик.
— Тебя что ли спрашивают? — оборвал его брат.
— За что же? — поинтересовался парень.
— Кто знает, — нехотя сказал Коля. — В районе винят — кукуруза не взошла. А Евгений Васильевич тут при чем? В посевную его вызвали на совещание на два дня, а трактористы напились и разъехались, кто к брату, кто к свату... Неделю их собирали. Машины простояли, время ушло. Вот они и виноваты. Я бы их... — Коля тряхнул светлой головой, и парень увидел в его глазах сгустившийся от прищура сердитый синий блеск.
— Или другое. Купили весной «газик». Вот шофер и вздумал в другое село к невесте съездить. Уехал ночью, тайком, и нету. На другие сутки нашли за тридцать километров. Мотор поломал. Теперь стоит автомобиль. Новенький, месяц только проходил. А Евгений Васильевич трясется на лошади. Не оторвешь же от работы грузовик.
Парень слушал уже серьезно, а Коля увлекся и, повернувшись к нему лицом, продолжал:
— Не то какому-нибудь лентяю — он век в колхозе путем не работал — даст машину мясо в город отвезти. Других — досада берет: им некогда разъезжаться, они работают. А он никого не хотел обидеть. Недавно нового парторга прислали. Тот и начал докапываться — как да почему.
— Кому же понравится: одни вкалывают — другие налегке живут.
— А ему легко? День и ночь на ногах, все о колхозе да о людях заботится. Он ведь из города приехал, по своей воле. Говорят, работал и учился на агронома. Жену свою, Таисию Михайловну, сюда привез. Она учительница у нас. Только не повезло ей: по осени мальчишка один в затоне под лед провалился. Она вытащила. Шла как раз мимо. Ну и простудилась, часто болеет теперь.
— Да, невеселая жизнь сложилась у земляка, — заключил парень. — Ему бы сразу виноватых наказать — построже с ними.
— Надо, но он такой — все больше словами уговаривает.
— А откуда ты обо всем знаешь? Вроде рановато еще, — спохватился приезжий.
— Глаза есть, вижу. Уши — тоже. Слышу, что люди говорят.
— Понятно, — парень поднялся и добавил: — Ну, удачи вам, а леску в другой раз привезу.
— Не надо, я тряпок набрал, выменяю, — сказал Коля и отвернулся.
Небольшой дневной ветер незаметно стих. Солнце тяжело повисло за прудом над самым краем земли. На той стороне пастух Ефим пригнал стадо, а вскоре туда же приехали на машине девчата-доярки. Они сняли платья и с визгом одна за другой стали прыгать с берега. Вода у берега вспенилась, а подальше плавные, подкрашенные закатом волны разошлись медленными кругами. Самая бойкая из доярок, Нюрка Пичихина, пронзительно вскрикивала, будто ее под водой кто-то хватал за ногу, и тут же рассыпалась звонким беззаботным смехом.
— Тише ты, Пичиха, рыбу распугаешь! — крикнул ей Толик.
— Ох, не могу, гляньте на этого рыбака! — сквозь смех отвечала Нюрка.
Затем девчата вышли из пруда. Одеваясь, они негромко разговаривали, а голоса их слышались совсем рядом.
Пригнали на водопой табун лошадей. Ночной конюх, не слезая с седла, поздоровался с Ефимом через пруд и как-то беззаботно сообщил:
— Слышь, Ефим, Евгения-то Васильевича с должности сняли! Парторга определили на его место.
— Вот как! Эк, тебе...
Горестное удивление Ефима эхом отозвалось над гладью пруда, словно и вечерний воздух близко воспринял и повторил слова пастуха.
— Ну, там была борьба. Стенка на стенку встали.
— Кто ж на кого?
— Ну как же? Те, кому сладко жилось за прежним-то, со слюной на губах — защищать его, другие — ни в какую — убрать и все! Остальной народ молчит, вроде как конфузно.
— Разве нет...
— Ну, шумели, шумели, пыль до потолка подняли... Правда, всех урезонил Илья Платонович.