На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном фронте

Брюннер Михаэль

Но вернемся теперь снова к обер-ефрейторам. Как это было со мной. Сначала я, как уже рассказывал, после шестого боя получил боевой танковый знак в серебре. Я очень гордился этой наградой, которая очень хорошо смотрелась на черной ткани танкистской формы и свидетельствовала о том, что этот танкист имеет уже за плечами участие в боевых действиях, зарекомендовал себя как солдат и как мужчина. А теперь мне хотелось получить Железный крест II или даже I класса.

Во время нашего вынужденного пребывания рядом с кольцом под Черкассами над нами то и дело пролетали русские самолеты-разведчики и так называемые «швейные машинки», не замечая, что в маленькой деревеньке между домами укрыт наш танк. Один раз я сел на место наводчика и направил пушку на русский самолет, который раздражающе медленно нарезал круги вокруг нашей деревни.

— Да его же можно легко

сбить. — Мой взгляд скользнул по заряжающему, сидевшему на своем месте. — Заряди-ка осколочным.

Пока я рассчитывал, на сколько делений прицела дать упреждение, чтобы попасть в самолет, раздался голос командира:

— Армин, не вороши дерьмо! Своей стрельбой ты только вызовешь вражеские самолеты на нашу голову.

А я уже думал о награде за сбитый самолет. Железный крест, может быть, даже I класса! Но реплика моего мудрого командира вовремя вернула меня к реальности.

Через три месяца последовали тяжелые бои, в которых мой эскадрон участвовал под Яссами. Утром 3 июня наши танки после непрерывных атак в течение дня и последовавшей ночи наконец-то стояли у обоза. Мы заправлялись, грузили боеприпасы и получали с кухни еду. Тут подошел ко мне вахмистр, с которым я уже давно был на «ты» и который потом погиб, уже будучи командиром нашего танка. Я его фамильярно поприветствовал, но когда он начал: «От имени фюрера…», то встал «смирно». Он приколол мне черно-бело-красную ленточку с Железным крестом II класса через пуговичную петлю моей тиковой куртки, которую я носил вместо черного мундира в те жаркие дни. «Боже мой, ты получаешь Железный крест прямо вместе с едой!» — подумал я еще. И все же я был обрадован. Железный крест я получил не за определенное количество подбитых русских танков, а за подвиг самаритянина, когда выпрыгнул под обстрелом из танка, чтобы спасти товарищей из подбитой боевой машины. Соответствующую грамоту я получил позже.

В мистическом лагере

Долгая поездка по железной дороге через Венгрию, Чехословакию и часть Польши привела меня в Дебицу. Во время поисков моей части я внезапно наткнулся на лагерь, названия которого не знаю и сейчас, но предполагаю, что это был мелкий концентрационный лагерь из комплекса Аушвиц. Я видел человек двести, в которых по звездам можно было определить евреев. Их под охраной вели по полю. Сам лагерь казался покинутым, здания его были пустыми, заключенных не было видно, и ворота были закрыты. Постоянно подвергается сомнению то утверждение, что ни я, ни мои товарищи ничего не знали о систематическом уничтожении евреев.

В школьные годы во Фрайбурге я уже видел еврейские звезды на груди некоторых горожан. В бассейне я тоже видел надпись: «Евреям вход воспрещен». Не укрылись от моего взгляда и разбитые витрины еврейских магазинов во Фрайбурге, так же как и люди из CA, стоявшие перед ними. Особенно я испугался, когда увидел разбитую витрину магазина Лихтенштайна, где продавались сорочки. Там мой отец часто покупал рубашки. У меня была симпатия к хозяевам магазинов — евреям, и я боялся людей из CA, демонстрировавших абсолютную все подавляющую власть. Мысли о том, что евреи виноваты и заслуживают подобной кары со стороны CA, были мне чужды.

В мистическом лагере. Легковой автомобиль чешского производства «Татра-87» «Татраплан» с эсэсовским номером.

Утром 9 ноября 1938 года после «Хрустальной ночи» из окна нашего класса в гимназии Бертольда я тоже видел, как горит синагога. В классе ученики шумели. Особый шум поднялся тогда, когда один из них показал молитвенную книгу, выброшенную из синагоги и подобранную им на улице. Тогда в класс вошел учитель с партийным значком на лацкане пиджака и крикнул, чтобы мы успокоились. Стало тихо, и мы занялись изучением грамматики древнегреческого языка. Когда снова послышались взрывы, то некоторые ученики засмеялись, но учитель призвал их к порядку. Мы, молодежь, больше почти и не думали о происходящем. Хотя я еще точно помню, как одноклассница Френкель, дочь весьма уважаемого профессора университета, эмигрировавшего со своей семьей в Англию, вдруг исчезла из класса. Два года ее место было перед моим на предпоследнем ряду. Растерянно отреагировал я на сообщение о ней одного из одноклассников и другими глазами смотрел теперь на опустевшее место, где сидела веселая, розовощекая веснушчатая девочка в очках, которая уже сюда никогда не вернется. Хотя я знал о дискриминации евреев, слышал о концентрационных лагерях, но о происходившем там, не говоря уже о планомерном убийстве евреев, даже не подозревал. Разве комик Вайсфердль не рассказывал по радио, что его только что выпустили из концлагеря, поэтому он не может рассказать новый анекдот, чтобы снова туда не угодить? И разве мы не слышали о теннисисте Готфриде Крамме, что его за гомосексуализм посадили в концлагерь, чтобы он там занимался физическим трудом в качестве заключенного? Мы думали, что концлагерь — это тюрьма особого рода. Известно также, что сами евреи не знали о своей судьбе. Мы думали, что евреев отправят на Восток. В газетах писали, что на Востоке ждут пространства для заселения и что правительство Рейха будет способствовать тому, чтобы создать там широкую основу для жизнеспособных крестьянских хозяйств. А разве я сам, будучи солдатом, словно подневольный рабочий не собирал картошку?

Недавно молодой американец спросил меня, не знал ли я, будучи молодым солдатом, о Холокосте? Я ответил: «Нет». На это он с некоторым недоверием спросил, что бы я тогда делал, если бы об этом знал.

Я ответил: «Ничего. Я бы ничего не сделал и не смог бы сделать. И не только потому, что у солдата для этого не было ни малейшей возможности, а потому, что я и мои товарищи должны были заниматься исключительно собой, чтобы выжить, что не является предосудительным». Насколько интенсивно, показали события, наступившие парой дней позже.

Любопытные, но ничего не подозревающие глаза солдата не заметили в этом лагере ничего особенного, по крайней мере, ничего, что могло бы заинтересовать фотографа. На войне я сделал так много фотографий, почему бы не сфотографировать что-нибудь и там? Потому что я ничего не знал и ничего там не увидел! Там были бассейны с водой на случай пожаров при бомбардировках, а то немногое, что можно было увидеть через окна, напоминало о дезинфекционной вошебойке в Брест-Литовске. Единственное, что вызывало интерес, — так это стоявший у одного из домов авангардистский большой 8-цилиндровый лимузин «Татра-87» чешского производства с номером войск СС. Если бы я знал ужасную правду, то я бы, само собой разумеется, сфотографировал не только эсэсовскую машину, но и весь лагерь.

Подбит и ранен во время боев между Саном и Вислой

Отличившемуся на войне

После того как нашел 12-й эскадрон, я доложил о прибытии в канцелярию, помещавшуюся в походном положении на полугусеничном грузовике («Мул»), и снова сел в танк. Механик-водитель шутливо поздоровался со мной:

— Теперь ты получишь нарукавную нашивку для участников боев в России — именно вот такую!

В 12-м эскадроне было тогда всего три, а вскоре стало два танка. Еще остававшиеся танки вместе с парой других, бывших еще в полку, стояли на гладкой местности. Просторы напоминали мне бесконечные поля Украины, правда, без подсолнухов. В течение ночи, сменяясь через каждые два часа, в качестве часового на башне сидел один из членов экипажа. Остальные спали, сидя в танке. На рассвете 4 августа 1944 года во время моей смены веки налились, словно свинцом, и постоянно слипались.

Потом раздался известный приказ: «Танки, вперед!» Началась новая атака. Ей суждено было стать последней для меня. Из четырех танков, имевшихся у нас, и семи штурмовых орудий было образовано два эскадрона (по штату в эскадроне должно было быть 22 танка), которым предстояло очистить шоссе на Милеч. Наш танк проехал большой отрезок пути по дороге между Дибицей и Милечем. Я практически не ориентировался во время марша, поскольку люки были закрыты, а стрелку-радисту трудно смотреть через прицел пулемета. Я только видел поля, границы которых были обсажены тополями, и ряд деревьев вдоль дороги, когда поступил приказ открыть огонь. Сильный артиллерийский огонь с самой малой дистанции обещал очень тяжелый бой. Я уже держал в руках пулемет, когда с оглушительным грохотом и ослепительной вспышкой первый снаряд попал нам в башню. Механик-водитель задним ходом зигзагами попытался увести танк с простреливаемого участка. Но как бы танк быстро ни ездил, все равно это было недостаточно быстро. Русская противотанковая пушка била и била. После нескольких попаданий в башню наш танк оказался обездвижен. По контрасту с грохотом попадающих в нас снарядов я сначала не услышал, что гул мотора вдруг прекратился, потому что тишина не наступила.