На узкой тропе(Повесть)
Шрифт:
— Отнесите подальше. Если аллаху угодно, он обретет разум и силу, вернется сам, если нет — мы, грешные, ничего не сумеем сделать. Мы не виноваты.
Алихана отнесли в тугаи. И вот он исчез из тугаев. Ни следов, ни костей на том месте, где он был брошен, не оказалось. Мадарип-ишану есть о чем подумать. А вдруг произошло не так, как ему хотелось?
— Аллах всемилостив, он не допустит, чтобы торжествовали враги, чтобы они растоптали святую веру…
И все-таки Мадарип-ишану стало не по себе. Он слез с ишака и прилег на траву, прислушался к неспокойному стуку сердца. Он считал, что только одному ему принадлежит слава создания «истинной религии». То, что в свое время сделал Топовалды-ишан, было лишь робким началом. Топовалды-ишан не сумел дать своим делам божественного объяснения. Мадарип-ишан другое дело: он во всем старался подражать пророку. Вначале, как и пророк, он воевал против своих врагов оружием. Правда, у него не было знаменитого Зульфикара-пронзителя, каким поражал врагов Мухаммед, — в его руках была только новенькая винтовка, изготовленная в Англии. Потом он, как и Мухаммед, укрылся от людских глаз в Аванской степи — здесь не было горы Хары, но молитва, как он полагал, отовсюду звучит одинаково. Если кто-нибудь из его учеников не мог обрести трясучей «святости», он сердился и считал, что человек все еще находится в лапах иблиса, и «жертву иблиса» били палками до тех пор, пока на него не снисходила благодать аллаха. Хальфы — его ученики и проповедники — разносили по кишлакам необыкновенные легенды о божественном происхождении Мадарип-ишана. О нем говорили, что пятикратный намаз каждый день он совершает не где-нибудь — в Мекке! А хальфа Гузархан пошел дальше всех, он рассказывал, что даже осел ишана наделен мудростью. Будто Гузархан-хальфа сам был свидетелем, когда ишак Мадарип-ишана вдруг заговорил человеческим голосом и громко возвестил, что он везет на своей спине величайшего из учеников пророка.
После отъезда Джуры Насыровича день у ребят начинался так: утром они приходили в школу, кормили питомцев живого уголка, чистили клетки и шли в сад. Душанба жил теперь в саду, в легкой летней времянке. На нем был, хотя и поношенный, но добротный костюм, который еще недавно носил сам учитель. На голове — новая тюбетейка. Лицо чистое — ни ссадин, ни синяков — уже тронул загар. Особенно изменились глаза Душанбы — теперь в них светилась сама жизнь. И чем больше работал Душанба, чем больше уставал, тем светлее были его глаза, тем больше было в них радости. Усталость делала его добрым. Трудился он дотемна и поздним вечером садился у огонька, на котором тихо урчал медный кумган с закипающей водой. Он испытывал такое блаженство, какого не приходилось испытать за всю жизнь. Здесь он был человеком. И только воспоминания о прошлом все еще тревожили Душанбу. И как только он начинал уже чересчур задумываться — возле него появлялись ребята. И опять все становилось на свое место.
…Они присели отдохнуть. Душанба утер рукавом пот на лице, взглянул на только что прорытый арык, по которому струилась желтоватая вода, и сказал:
— Какие молодцы! Уверен, что учитель будет доволен работой. Пока все идет хорошо. Силы у вас хватает, — не без лукавства сощурился он, — и не только для сада… Это уж я по себе знаю: крепкие у вас кулаки, как зимние груши.
Мальчишки рассмеялись. Смеялся и Душанба, поглядывая на ребят добро и ласково.
— Но где ваш дружок, маленький кореец? — спросил Душанба. — Я что-то не вижу его. А парень он, кажется, смелый. Верно?
— Еще бы! — воскликнул Иргаш. — Ромка храбрый.
— Мировой пацан Ромка! — поддержал друга Федя.
— У него все хорошее, и голова тоже, характер немножко плохой: горячий сильно, — пояснил Иргаш. — Скоро придет. К дедушке Хвану пошел. — И неожиданно спросил: — Душанба-ака, а вы больше не пойдете туда? Понимаете, туда?..
Душанба давно ждал этого вопроса.
— Не пойду, — после долгого молчания глухо ответил он, пряча глаза от ребят.
— Душанба-ака, а вот те… — снова заговорил Иргаш. — Ну, которые вас… Те, с которыми вы были, они где-нибудь есть?
— Конечно, они где-то есть, но лучше не думать о них… не надо…
И сейчас же почему-то вспомнились спутники его недавних скитаний. Они будто вышли к нему из могильного сумрака, окружили плотным кольцом, чтобы он не смог вырваться. А через их головы глядели глаза Мадарип-ишана, налитые кровью и злобой. Тут же стоял, как кряжистый карагач, Гузархан-хальфа. Рядом — Рауф-хальфа, сухой, как палка, Гияс, Касымали, дивона-Муслим.
— Да, они все еще есть, — вздохнул Душанба. — Но вам не следует опасаться, они никогда сюда не придут!
— А где они, Душанба-ака? — продолжал Иргаш, преследуя свои, пока еще тайные цели. — Мы можем их видеть?
— Зачем вам они? — насторожился Душанба. Он, кажется, только этого и боялся. — Они совсем не стоят того, чтобы встречаться с ними.
— Вот и хорошо, Душанба-ака, — подхватил Иргаш. — С такими нам и хочется поговорить. Вы скажите, где они. Мы их разыщем и тогда…
Душанба налег грудью на черенок кетменя и покачал головой.
— Нельзя поступать так легкомысленно, — сдерживая волнение, сказал он. — Вы справились со мной, потому что я был болен и беззащитен. У меня не было сил. Там другие люди. Они сильные и так просто не дадутся вам в руки.
— А как же тогда? — не отступал Иргаш. — Пусть они продолжают обманывать людей, да?
— Вы сами говорите, что они нехорошие, что они враги. Надо всем пойти против них, — горячо проговорил Федя.
— Не надо горячиться, ребята, — успокаивал Душанба не столько ребят, сколько себя. — Давайте подумаем, как лучше сделать. Найдем выход. Обязательно найдем…
ГОСТЬ ДЕДУШКИ ТУРГУНБАЯ
Он появился на базаре неожиданно и шумно, вместе с облаками пыли, рвавшимися из-под колес мотоцикла, черный от жаркого степного солнца. Подкатил к навесу, заглушил мотор и пошел навстречу старику.
— О-о, Алимджан, сынок, ты очень кстати, — обрадованно заговорил Тургунбай-ака. — Здравствуй, сынок! Здравствуй! Как здоровье твое? Как самочувствие? Помогает ли аллах тебе в нелегком деле?
— Здравствуйте, Тургунбай-ата, очень рад видеть вас здоровым и как всегда жизнерадостным, — весело отвечал гость, сжимая в своих пропахших бензином ладонях руки Тургунбая. — У меня все хорошо. Только вот не замечал, чтобы мне помогал аллах.
— Это верно, — заулыбался старик, расправляя усы. — Добрые люди тебе помогают. Это уж я хорошо знаю. Да и мне он что-то не помогает, — добродушно посмеивался Тургунбай.
— Тепло у вас, — сказал Алимджан и, сняв куртку, отряхнул с нее пыль. — Тепло!
Алимджан — рослый, с широкой костью и скуластым спокойным лицом степного жителя; на лбу черный чуб, как у подростка, первый раз отпустившего волосы. Взгляд открытый, чуть-чуть мечтательный.
Тургунбай-ата хорошо знал отца Алимджана, погибшего на войне. Они были соседями. С пеленок знал и самого Алимджана. А теперь возле него стоял не чумазый мальчишка, а возмужавший и сильный человек.
— Уважаемый — под навес! — между тем весело хлопотал Тургунбай-ата. — Отдохни от жары и дороги. А я сейчас выберу такую дыню, це-це-це! Никакой падишах такой дыни не кушал. Уж я-то знаю, где ее найти.
Алимджан наслаждался сочными ломтями дыни, длинными, как полинезийские пироги. Над ними кружились осы, слетавшиеся на сладкий запах.
Потом они пили горьковатый, утоляющий жажду чай и беседовали. Алимджан собрался было немного вздремнуть, чтобы переждать жару, но Тургунбай-ата сам завел разговор на такую тему, что отдых пришлось отложить.
— Скажи мне, сынок, правда, что в наших местах все еще бродят дервиши, которых в народе прозвали шайтанами?
— А разве они обещали бросить бродяжничество? — вопросом на вопрос ответил Алимджан.