На веки вечные. И воздастся вам…
Шрифт:
И тут Геринг уже покорно согласился:
— Это правильно.
— Итак, вы признаете, что как командующий ВВС и рейхсмаршал принимали участие в подготовке нападения на Советский Союз?
— Я еще раз подчеркиваю — я просто провел приготовления…
Руденко, словно не услышав его, продолжал забивать свои гвозди:
— И вы не отрицаете, что этот план был разработан еще в ноябре 1940 года?
— Да.
— Признаете ли вы, что целями войны против Советского Союза был захват территорий до Урала? Присоединение к империи Прибалтики, Крыма, Кавказа, Волжских районов? Подчинение Германии, Украины, Белоруссии и других областей?
Геринг прикусил губу.
— Я этого ни в коем случае не признаю.
— Вот как, — саркастически усмехнулся Руденко. — Разве вы не помните, что на совещании у Гитлера 16 июля 1941 года, на котором присутствовали вы, Борман, Кейтель, Розенберг и другие, Гитлер определил цели войны против СССР именно так, как я изложил в предыдущем вопросе? Этот документ был предъявлен Трибуналу, он достаточно известен. Вы помните это совещание?
— Я примерно помню это совещание…
— Я напомню вам некоторые места из протокола совещания. На второй странице этого документа, второй абзац, пункт 2, относительно Крыма говорится: «Крым должен быть освобожден от всех чужаков и населен немцами…» Через один абзац ниже сказано: «Фюрер подчеркивает, что и Волжские районы должны стать областью империи, точно так же, как и Бакинская область должна стать немецкой концессией, военной колонией. Фюрер хочет сравнять Ленинград с землей, с тем, чтобы затем отдать его финнам»… Вы нашли это место?
— Да, — уже послушно пробормотал Геринг.
— Это совещание подтверждает основной план захвата территорий Советского Союза Германией, правильно это?
— Это правильно. Но я должен еще раз подчеркнуть… Разрешите мне это сделать? — вдруг жалобно попросил Геринг.
Руденко молча кивнул. Пусть просит разрешения — это полезно для понимания своего положения.
— Как отмечено в протоколе, я не разделял эти безграничные предположения. Если бы мы победили…
— То вы бы все это осуществили, — уже не спросил, а просто безжалостно закончил за него Руденко.
Геринг ничего не сказал.
Барон, наблюдавший за допросом рейхсмаршала с балкона для гостей, прикрыл глаза. Все было ясно, можно было уходить. Никакой любви к толстяку, обожавшему белые мундиры и бесчисленные ордена, он не питал, но и смотреть, как советский обвинитель выбивает из него все, что нужно русским, большого желания у него не было. Дождавшись перерыва, он спустился к выходу, где его ждал Олаф.
Они вышли из Дворца и неторопливо пошли по улице. Чуть сзади за ними следовал автомобиль барона.
— Ну что, — словно продолжая начатый разговор, сказал барон, — как сказал один американский господин, «этот гусь все-таки спекся»… Геринг продолжает сопротивляться, но русский обвинитель загнал его в угол.
— Да, он совершенно не похож на себя сегодня, — согласился Олаф. — Когда его допрашивал американец, он был совсем другим.
— Да-да, я слышал восторженные рассказы о его подвигах в битве с американцем. Этакие легенды в духе песни о Нибелунгах…
— Может быть, он еще найдет в себе силы?
— А тебе этого хочется? — удивился барон.
— Все-таки он немец, — ответил Олаф. — И хотелось бы, чтобы он сохранил какое-то достоинство.
— Достоинство, — растянул губы в усмешке барон, обведя глазами окружающие их развалины.
В этот момент мимо них пронесся военный грузовик, в котором американские солдаты что-то отчаянно горланили, и они невольно посмотрели ему вслед.
— Достоинство, — повторил барон. — В нынешнем Нюрнберге это звучит как-то не очень уместно. Даже Ялмар Шахт не выглядит воплощением добродетели. Но ему-то есть на что надеяться. А что касается Геринга… Думаю, этот советский обвинитель уже не даст ему спуску. Он его не отпустит, как они не отпустили когда-то Паулюса. Но вернемся к нашим делам. Мы здорово поправили свою репутацию, выведя американцев на этих несчастных заговорщиков, и теперь, думаю, с их помощью пора нам и русских товарищей поставить на место. Не все же им торжествовать! Да и господин Черчилль подал нам самый недвусмысленный сигнал.
— Швырнем им ту самую дохлую кошку, о которой вы говорили?
— Да, ту самую… И посмотрим, что они с ней будут делать?
Вечером Руденко прямо в том же кителе, в котором выступал на процессе, заснул в кресле, не прикоснувшись к ужину. На коленях у него дремал кот. Мария Федоровна, поглядев на него с жалостью, на цыпочках ушла на кухню, где Гросман лакомился пирогами.
— Устал, — вздохнула Мария Федоровна. — Ладно, пусть вздремнет, сапоги потом снимем.
— Ох, товарищ генерал сегодня этому гаду Герингу навтыкал! — потряс сжатым кулаком Гросман. — Прижал его к стенке, а тому и сказать нечего. Знай наших! Это с американцем можно было дурачиться, а тут нет — шалишь! Геринг туда, сюда, хвостом виляет!.. Это не так, да тут перевод неправильный, да записали не то… А товарищ генерал его как кнутом хлещет — а то, а это?.. Вот тебе! Врешь, гад, не уйдешь!
Мария Федоровна слушала с тихой гордостью за мужа.
«Оправдание финансиста Ялмара Шахта может быть истолковано лишь в том смысле, что нацистские промышленники и финансисты, субсидировавшие нацистскую партию и создавшие экономическую базу, без которой Гитлер был бы бессилен, не разделяют вины за агрессию и преступления против человечества… Подлинный смысл оправдания Шахта становится понятным, если рассматривать его только как часть всей политики США и Англии в отношении Германии».
Глава XI
Верность Нибелунгов
Во Дворец правосудия Ребров на сей раз ехал вместе с Гавриком на машине, которую вел шофер-немец. Когда подъезжали, немец вдруг спросил: — Можно задать господам вопрос?
— Давайте, Вольфганг, — кивнул Гаврик, который уже не раз ездил с этим водителем.
— Скажите, а это правда, что на заседании суда генерал Руденко выхватил пистолет и застрелил Геринга?
Денис и Гаврик переглянулись.
— Неужели господа об этом не слышали? — удивился шофер. — Об этом сегодня говорит весь Нюрнберг.
— Этого не может быть! — смеется Гаврик. — Какие-то дикие сплетни! Вас кто-то разыграл, Вольфганг.
— Все говорят, что это было написано в американской газете. Вообще-то я не имею ничего против. Этот Геринг всегда внушал мне отвращение.
— Ты что-нибудь понимаешь? — повернулся Гаврик к Реброву.
Тот только пожал плечами.
Уже во Дворце они отыскали номер американской газеты «Звезды и полосы», а в нем материал, отчеркнутый синим карандашом.
— «Трагическое происшествие в Нюрнбергском суде. Советский обвинитель генерал Руденко стреляет в Германа Геринга… Не выдержав вызывающего и оскорбительного поведения Германа Геринга, Главный советский обвинитель генерал Руденко прямо во время перекрестного допроса выхватил пистолет и выстрелил в бывшего рейсхс-маршала…» Подписи нет, — перевел Ребров. — Пошли-ка в пресс-бар, там, наверняка, все расскажут!