На веки вечные. И воздастся вам…
Шрифт:
Глава XIII
Кошка, загнанная в угол
Адвокат Альфред Зайдль, защищавший Гесса, был молод и не обладал ни помпезной внешностью — был низкоросл, худ, вертляв; ни солидными манерами — говорил торопливо, взахлеб, слишком много сардонически усмехался, хотя его улыбка походила то на судорогу, то на тик. Но он был честолюбив, понимал, что участие в процессе дает ему шанс занять солидное место в адвокатском мире, и обладал храбростью дикого зверя, который будучи загнанным в угол способен броситься на кого угодно. А в угол его загоняло собственное честолюбие и тщеславные мечты. Поэтому Олаф выбрал его.
— Вы думаете, суд согласится обнародовать этот документ? — с сомнением потеребил кончик своего длинного носа Зайдль, когда Олаф изложил ему свое предложение.
В помещении Дворца, где адвокаты работали с документами, кроме них никого не было, и можно было говорить спокойно.
— Но вы же сами говорите, что на секретном заседании Комитета обвинителей приняли решение не идти навстречу защите и не обсуждать документы, связанные с внешней политикой стран-победителей, — выкладывал свои сомнения Зайдль.
— Да, но с тех пор многое переменилось, возникли новые обстоятельства… Вы, я надеюсь, слышали о речи господина Черчилля в Фултоне? — напомнил Олаф.
— Конечно, блестящая, вдохновляющая речь…
— И она не осталась без политических последствий, как вы понимаете.
— Конечно. Но по ходу данного процесса этого не скажешь.
— Это поверхностное впечатление. За кулисами идет совсем другое движение, действуют совсем другие силы. И мое предложение тому подтверждение. Вам надо понимать, что за ним стоят те, у кого сегодня власть в нашей зоне оккупации.
Зайдль опять принялся теребить свой нос.
— Но, господин Тодт, тут есть вот еще какое обстоятельство… Судья Лоуренс, конечно, стар, но он может вспомнить, что суд уже отказывался принимать этот документ к рассмотрению… А судьи очень не любят, когда им представляют уже отклоненный документ.
— Давайте не будем решать за судью Лоуренса, господин Зайдль, — уже холодновато сказал Олаф. И подумал, что достаточно ему протянуть руку и чуть сжать пальцы на горле адвоката, и никаких вопросов у господина Зайдля не останется. Но…
— Ваша задача проста — найти момент, чтобы продемонстрировать всему миру секретные протоколы к пакту Риббентропа-Молотова.
— Незаверенные фотокопии, господин Тодт! Ведь подлинник найти не удалось, больше того — его никто не видел. И мы имеем дело с незаверенными никакими подписями и печатями фотокопии…
— Я помню, о чем идет речь, — прервал его Олаф. — И потому сделать это надо в ходе допроса подсудимого или свидетеля, чтобы протоколы попали в официальную стенограмму процесса… Допрос Риббентропа — очень удобный момент для этого.
— Пожалуй, хотя Риббентроп, между нами говоря, пребывает в таком состоянии…
— Плевать на состояние Риббентропа! Плевать на то, что он скажет по этому поводу! Важно — предъявить всему миру.
— Понимаю. Но мне тут же зададут вопрос, как они ко мне попали! Что я отвечу?
— Скажите, что их вам анонимно передал офицер американской разведки.
Зайдль удивленно посмотрел на Олафа.
— Офицер американской разведки?
— Уверяю вас, это абсолютная правда.
— За исключением того, что их передали лично мне… Это-то абсолютная неправда.
— Не вижу принципиальной разницы, — отрезал Олаф.
И тут он все-таки протянул руку к Зайдлю. Но пальцы его сжали не горло, а цыплячье плечо адвоката. Олаф только чуть, как бы по-дружески сжал пальцы, и Зайдль поморщился от боли.
— Какая разница, кому их передали сначала? — сказал Олаф, глядя ему прямо в глаза. — Главное, что они у вас в руках!
— Да, конечно, — поежился под его взглядом Зайдль. — И все-таки у меня есть предложение.
— Какое?
— Давайте попробуем сначала более или менее официальный путь.
— То есть?
— Обратимся к представителю английского обвинения Максвеллу-Файфу, в чьи обязанности входит проверять подлинность используемых на процессе документов.
У него есть фотокопии всех существующих ныне оригиналов Министерства иностранных дел Германии… Попросим его удостоверить подлинность документов. Посмотрим, что он нам ответит.
— Судя по тому, как он ведет допросы, ничего хорошего. Он из тех, кто считает, что Германия должна быть навсегда опущена на колени.
— И все же стоит попробовать, — уперся Зайдль. — Зато мы всегда сможем сказать, что шли официальным путем. Для юриста это очень важно.
— Ну, хорошо, давайте попробуем, — согласился Олаф и положив руку на плечо Зайдля, твердо сказал — но что бы ни ответил этот англичанин, фотокопии должны быть предъявлены на заседании.
Зайдль послушно закивал.
На прием к сэру Дэвиду Максвеллу — Файфу, заместителю главного британского обвинителя, по существу исполнявшему его обязанности, Олаф отправился вместе с Зайдлем, чтобы видеть все собственными глазами.
Файф, коренастый, краснолицый мужчина с простецкими манерами, выслушав просьбу Зайдля удостоверить подлинность фотокопий, сердито и даже чуть брезгливо осмотрел их обоих. Всем уже давно было известно, что сэр Дэвид предпочитает выражаться смачно и образно, только по крайней необходимости прибегая к юридическим экивокам и казуистике.
— Послушайте, господин адвокат, вот что я вам скажу, — Файф по-бульдожьи выпятил нижнюю челюсть. — Мы тут сидим взаперти в разбомбленном городе, где на улицах еще недавно валялись трупы, и разбираемся в чудовищных преступлениях, которые творили ваши подзащитные. Эти мерзавцы типа наглого толстяка Геринга или патологического палача Кальтенбруннера… После того, что я тут увидел и узнал, нормальному человеку жить не хочется. И единственное мое желание — оказаться подальше и от Нюрнберга, и от Германии, и от немцев, которые теперь делают вид, что знать ничего не знали о том, что творилось у них под носом и с их полного одобрения.