На веки вечные
Шрифт:
Я сошел с Генри и, держа поводья в кулаке, подошел к ней. Она перевернула страницу и потом, через секунду, заложила ее лентой и закрыла. Когда она повернулась ко мне, я сразу же узнал ее. Вернее, увидел, как сильно она похожа на Мигеля и понял, что это, должно быть, его дочь.
Она была красива, и я лишился дара речи.
— Hola, в смысле, привет. — Она говорила тихо, с сильным испанским акцентом.
— Привет.
Я встал в нескольких футах от нее, придерживая Генри, чтобы дать ему пощипать травку.
— Ты же Кейден, si? — Она встала и отряхнула джинсы сзади. — Nieto [21] мистера Монро. Сын его сына. Я не знаю слова.
— Внук. Точно. А ты дочь Мигеля?
Она покачала головой.
— Нет, не дочь. Он мой tio. [22] Дядя? Меня зовут Луиза.
— О, привет.
Я протянул руку, и она пожала ее. Ее рука была маленькой, мягкой и нежной.
— Приятно познакомиться, Луиза.
— Приятно познакомиться, — она сказала это, как будто повторяя вслед за мной.
21
Внук.
22
Дядя.
— Так ты переехала сюда? Или...
Луиза кивнула.
— Я приехала, чтобы жить с tio Мигелем. Ходить в американскую школу.
Она отвязала лошадь от колышка, и мы пошли вдоль реки, ведя за собой наших лошадей.
— И давно ты здесь?
Она задумчиво посмотрела на холмы, на стадо кобылок, которые паслись на зеленой траве.
— Мм... Две недели. Весной твой abuelo [23] наймет моего папу, так говорит мой tio. А пока я поживу с tio.
Я кивнул.
23
Дед.
— Да, я слышал, как дед говорит, что наймет работников на время сезона размножения.
— Сезона... размножения? — Луиза недоуменно посмотрела на меня, по ее лицу было понятно, что ей нужно разъяснение.
— Когда у лошади-мамы появляются жеребятки. Обычно между февралем и апрелем.
— А, ну да, — она кивнула, как будто ей это было знакомо.
— Ты ездишь на лошади? Там, дома?
Луиза пожала плечами.
— О, si. Моя семья, Мигель, папа, мой abuelo, мы работаем на одном и том же ранчо уже много generationes. [24] Я выросла там, ездила на caballos, [25] объезжала potros [26] — маленьких лошадей. Жеребят, ты говоришь?
24
Поколения.
25
Лошади.
26
Жеребята.
— Да, жеребята. Так ты знакома с ранчо, где разводят лошадей?
Она кивнула.
— Всю жизнь, si. Это почти как у меня дома, в Мексике.
Пока мы разговаривали, то отошли довольно далеко, и я понял, что мне нужно возвращаться назад, к табуну.
— Поехали со мной? Мне нужно вернуться вот туда, — большим пальцем я показал на табун.
Луиза ловко запрыгнула в седло, и я последовал за ней. Мы вместе приглядывали за табуном и говорили о лошадях, о верховой езде, о жизни на ранчо. Я рассказал ей о том, что только недавно переехал в Каспер насовсем, что, конечно же, привело к тому, что пришлось рассказать, что мои мама с папой умерли.
Улыбка медленно сползала с лица Луизы, и когда я закончил, она стала вертеть в руках вожжи, не глядя на меня.
— Моя мама была родом из Мехико. Встретила моего папу, когда они приехал туда на выходные. Они полюбили друг друга, и она забеременела мной. Мама была очень совсем юной. Они женились и вернулись туда, где жил папа, на el rancho. Только мама никогда не хотела жить там, далеко от города. Далеко от людей и от всей... суматохи. Когда мне было пять лет, она сбежала. Назад в Мехико. Нашла другого. Послала папе бумаги о разводе. После этого я ее больше не видела. Папа опечалился. Он все время грустил. Она не умерла, как твоя мама, но ее нет.
— Вот отстой.
Луиза рассмеялась, внезапно повеселев.
— Отстой? Я слышала это раньше, но... не понимаю. Что такое отстаивать?
Я нахмурился, понимая, что и не представляю, как объяснить эту фразу, так как не был уверен, что это значит буквально или почему повелось так говорить.
— Мм... я думаю, это значит просто... ну, как «вау, это ужасно». Я думаю, точно даже не знаю, как это объяснить. Это не то, что ты что-то отстаиваешь, понимаешь? Больше похоже на... некоторые говорят «полная задница», если это тебе поможет.
— Это грубо. Но думаю, поняла.
Мы проехали еще немного, и я обнаружил, что впервые за несколько месяцев могу легко разговаривать, даже смеяться. Я был так поглощен разговором с Луизой, что и не заметил, как над нами сгустились тучи, а потом было слишком поздно. Первые капли дождя уже падали нам на голову.
— Ух ты, — сказал я, — мы точно промокнем.
— Это просто дождь. Он нам ничего не сделает.
Как раз тогда над головой ударил гром и, в нескольких милях отсюда вспыхнула молния.
— Нет, не сделает, — сказал я, указывая ей на вторую вспышку, которая была уже ближе к нам, — но вот молния может. Мы на открытом пространстве, и она может ударить в нас.
Дождь набирал силу: те несколько капель, что упали нам на голову, превратились в настоящий поток. Пока мы собирали лошадей, чтобы отвести их назад в северное стойло, то уже промокли до костей, а дождь становился еще сильнее. Я изо всех сил старался смотреть на лошадей рядом с нами, на покачивающуюся голову Генри, на небо и молнии, но это было тяжело. На Луизе была надета белая рубашка, и ткань, прилипшая к коже, от воды стала совсем прозрачной. Если она и замечала, что я все время смотрю на ее грудь, то никак не выдавала этого. Я и правда пытался не смотреть. Хотя это было едва ли возможно. На ней не было лифчика, и ее маленькая, округлая грудь была видна в малейших деталях, я ясно видел темные круги, которые окружали ее твердые соски.
Я подумал, не предложить ли ей свою рубашку, такую же мокрую, но черную — она бы прикрыла ее — но потом понял, что если я это сделаю, будет очевидно, что пялюсь на ее сиськи. Так что я просто сидел тихо и старался смотреть на нее украдкой.
Только один раз я взглянул на нее и просто не смог оторвать глаза. Она выгнула спину и подняла лицо к небу, ловя высунутым языком капли дождя. Рубашка была буквально приклеена к ее коже, очерчивая изящный изгиб спины, немного выступающие ребра и дерзкую округлость грудей, которые тряслись при движении лошади. Я был загипнотизирован, словно в трансе.