На восходе луны
Шрифт:
За чаем Витольд Теодорович с видимым удовольствием завел разговор о животных. Это была одна из любимых его тем. Уже все корректоры были наслышаны о его любимой кошечке Клеопатре, в быту просто Клепе, и потихоньку посмеивались себе в кулачки над такой привязанностью здорового взрослого мужика к кошечке. Марине тоже несколько поднадоели однообразные рассказы о Клепе, однако считала эту привязанность скорее плюсом потенциального жениха, нежели минусом. Раз Каламухин так заботится о любимой кошечке, есть надежда, что к жене и ребенку он будет испытывать не меньшую привязанность, не говоря уж о чувстве долга. И, попивая чаек в прикуску с карамелькой, Марина рассуждала о преимуществах Витольда перед Андреем, в двадцать пятый раз слушая одну и ту же историю о ненаглядной кошечке Каламухина.
— …Утром она меня бууудит. Моя мама ей говорит: иди буди пааапу ('папа' — это я, это Клёпа так меня
Марина тщательно сдерживала зевоту, периодически согласно кивала, демонстрируя участие в беседе, а сама думала невеселые свои думы. Ну почему такая несправедливость? Почему — если мужик надежный, то непременно зануда? Почему не бывает на свете таких, чтобы и сердцу дорог, и телу приятен, и для семейной жизни находка? Или все-таки бывают такие? Тогда где, в каких краях, в каких заповедниках они, такие, водятся? Где найти такого, чтобы надежным и верным был, как Каламухин, и восхитительно-задорным, умеющим возбудить одним лишь взглядом, как Потураев? Как скрестить ежа со змеей, чтобы получился не моток колючей проволоки, а замечательно-жизнеспособное существо, умеющее обороняться, как еж, и нападать, влезать в душу змеей?
А Витольд Теодорович, не замечая скуки на лице собеседницы, заталкивал в рот очередную карамельку и продолжал рассказ о Клеопатре, периодически гоняя конфету с одной стороны рта в другую, неприятно щелкая при этом ею о зубы:
— А потооом мы с Клепушкой зааавтракаем. Я открываю ей упаковочку 'Кити-кэээт' — о, Клёпа просто обожааает 'Кити-кээээт', это для нее лучший подарок! Ну разве я могу отказать своей малышке в мааааленькой слабости? Вот так и зааавтракаем вдвоем: она — любимым 'Кити-кэээтом', я — чем бог пошлет, вернее, что мааама предложит. Вы знаааете, Марина, у меня замечааательная мама! Вернее, у меня замечааательные родители. Вот только папа последнее время расхворааался, совсем уже стаааренький, а мама еще ничегооо, бойкая старушка. Они же меня родили, когда им было хорошоооо за сорок: маме сорок четыре, а папе вообще сорок восемь, представляяяете? Я у них, можно сказать, подарок с небееес. Всю жизнь пытались меня родить, а получилось лишь, что называется, под зааанавес. Я обязательно должен вас с ними познакомить. А то, не ровен час, папы не стааанет — я же себе никогда в жизни не прощу, что не позволил ему хоть на минуточку стать счастлииивым. Он уже так давно просит меня о внуууке. А где ж я ему внука возьму, если еще женооой не обзавелся? А что, Марина, не сходить ли нам с вами в кино вечеркооом? Я один, вы однаааа…
— Я, Витольд Теодорович, как раз не одна, у меня дочь растет, Аринка, ей уже четвертый годик идет. Вот как раз поэтому и не могу я пойти с вами в кино вечером. Мне Аринку нужно из садика забрать, ужин приготовить, о маме позаботиться. У меня ведь мама хоть и молодая еще, а инвалид — не смогла стойко перенести папину смерть. Так что, Витольд Теодорович, плохая из меня компаньонка получится, от меня одни только хлопоты да проблемы…
— Ну зачем вы тааак, — возразил Каламухин. — Какие же это хлопоты да проблееемы? Это же счастье, когда есть о ком забооотиться. Мне вот уже тридцать шееесть, а из близких — только Клееепа и родители. А у друзей ведь уже детки подрастааают. Так, может, давайте, как в песне у Кикабидзе: 'Вот и встретились два одиночества, разожгли у дороги костееер'. Может, стоит попроообовать? Я готов, хоть сейчас. Как вам мое предложееение?
Марина помолчала немножко, потом тихонько ответила:
— В той песенке еще продолжение имеется: 'А костру разгораться не хочется, вот и весь разговор'…
— Нуууу, на то она и песня — песни вообще всегда о несчастной любвиии. Мы же не в песне семью собираемся строить, а в жииизни. Так как — рискнем? Я так понимаааю, что нормально поухаживать за вами у меня шанса не будет: вы же постоянно то на рабоооте, то с ребенком, то
Глава 18
Резко перейти на 'ты' Марине не удалось. Она еще довольно долго периодически называла Каламухина на 'вы', даже после весьма скромного похода в загс. Нельзя сказать, что она была влюблена в супруга — вот уж ничуть не бывало, но надеялась, что стерпится — слюбится, ведь если человек хороший — почему бы и не полюбить?
После замужества Марина перешла на фамилию мужа, Аришенька же так и осталась Шелковской. Марина не хотела отказываться от своей фамилии, и совсем не по причине благозвучности — Каламухин хоть и не особо красивая фамилия, но и не какая-нибудь жуткая или вовсе неприличная. Причина была более весомая: по твердому Марининому убеждению, мать с дочерью непременно должны носить одну на двоих фамилию, дабы ребенок не стал задавать не слишком неприятные вопросы. Однако Витольд Теодорович в этом вопросе принял жесткую позу: его жена никак не может оставаться со своей девичьей фамилией, потому как мать его наследника непременно должна носить фамилию мужа.
Перспектива стать Каламухиной и без того не слишком радовала Марину, да делать было решительно нечего: негоже растить ребенка без отца. Пусть неродной, но мужчина в доме должен быть непременно: теперь-то, намучившись в гордом одиночестве, Марина это точно знала. А любовь… Что любовь? Разве на одной любви далеко уедешь? Что толку, если она и по сей день любит подлого своего Андрюшу Потураева? Кому от этого легче? Ей самой? Или, может быть, Аринке?
Нет, ничего хорошего в любви нету. Зря про нее столько сказок насочиняли, зря… Теперь Марина точно знала: любовь — зло, ее нужно уничтожать, вырывать из сердца с корнем, выкорчевывать. Без любви-то оно надежнее. Вот, например, к Каламухину, ныне законному своему супругу, Марина не испытывала ровным счетом ничего, кроме разве что некоторого уважения и благодарности. И что? Разве плохо строить семью на чувстве благодарности, на взаимном уважении? Каламухин загодя знал, что Аришка аж никак не может быть его дочерью, однако от этого Марина не была ему менее желанна, и уж тем более он не испытывал к ней презрения. А вот выйди она замуж за Антона, твердо убежденного в своем отцовстве, а потом вдруг каким-то образом узнавшего, что на самом деле Аришка вовсе не его дочь, — о, там бы без презрения и обидных упреков, впрочем, вполне Мариной заслуженных, не обошлось бы. Пусть Антон был во всех отношениях человеком куда более приятным, чем Тореадорович, но строить семью на обмане Марина не хотела. И в то же время была убеждена: узнай Антон правду — ни за что не женился бы на ней. Потому и не сожалела ни о чем. Судьба сделала свой выбор: Каламухин так Каламухин…
Жить молодые стали у старших Каламухиных. Тесная двухкомнатная квартирка со смежными комнатами никак не походила на райское гнездышко — молодые заняли дальнюю комнату, ранее безраздельно принадлежавшую Витольду. В проходной комнате ютились старики — совсем уже немощный восьмидесятичетырехлетний Теодор Иванович, практически не покидающий постели, и шустрая восьмидесятилетняя Ираида Селиверстовна. Назвать свекровь 'мамой' в первый же день у Маринки почему-то не получилось, а потому так и звала старушку по имени-отчеству, как в первый день знакомства, периодически спотыкаясь на неудобоваримом словосочетании.
Жизнь в чужом доме не просто с чужими родителями, а с родителями чужого мужчины раем показаться не могла даже с большущей натяжкой. Не немощь Теодора Ивановича раздражала Марину — это-то она как раз очень даже могла понять и принять, у самой мама больная. Больше всего раздражала любящая мамаша, Ираида Селиверстовна. Старушка действительно бойкая, как и предупреждал Витольд, но к тому же еще и дико ревнивая мать. Давние ее охи-вздохи по поводу сыновней неустроенности, неимения деток плохо сочетались с нескрываемой злобой в адрес появившейся вдруг незнамо откуда невестки. Худенькая, юркая Ираида Селиверстовна, казалось, никогда не спала: как бы рано ни проснулась Марина, а свекровь уже была на ногах, вся такая умытая-причесанная, пусть в простеньком, недорогом, но тщательно выглаженном платье — и боже мой, ни в коем случае не в халате! И всегда, каждую минуточку, хоть ночью, хоть в самый разгар рабочего дня (вдруг сынок забежит пообедать?), на кухонном столе драгоценного сыночка ожидала непременная тарелочка со свежими булочками ли, пирожками, бутербродами, накрытая чистеньким крахмальным полотенчиком.