На всех фронтах
Шрифт:
— Михеич, вы хорошо запомнили название конечного пункта? — спросил Батов.
— Чего ж бы я его запоминал. У вас же карта есть, и все пункты в ней обозначены.
— Но ведь когда не было меня, вы ехали и без карты.
— Тю, язык до Берлина доведет… Освал, чи как его там?
— Освальд, — уточнил Батов. — Неправильно спросите — неправильно и ответят.
— Лишь бы до фрица не попасть, а так все равно в своей армии будем.
Это он только так говорит, а сам понимает, что говорит неправду. Оторваться от своей части, от старых боевых друзей не легче, чем от родной семьи. Все это знают. И Михеич хорошо знает, а сказал так, чтобы оправдать свою забывчивость. Он ночи спать не будет и расспросит всех и запомнит все, а своих найдет непременно.
Батов выскочил из повозки, остановился посреди дороги, поднял руку.
— Чего вы надумали? — сердито крикнул Михеич. Верочка приподнялась на локтях и тоже недоуменно посмотрела на Батова.
Машина поравнялась с повозкой. Затормозила. Из кабины высунулась вихрастая голова с курносым рябым лицом.
— Куда едешь? — спросил Батов.
— Военная тайна, — бойко отрапортовала голова, весело улыбаясь и сильно окая.
— А чего везешь? — решил Батов до конца разыграть общеизвестную военную присказку, начатую шофером.
— Снаряды танкистам, — хохочет тот от удовольствия, что шутка понята.
— Да ведь ты же тайну выдал!
— Братьям-славянам такую тайну выдать можно. А фрицы сами догадаются, ежели к ним попадешь, — все так же смеется голова и открывает дверцу кабины. — Садись, лейтенант, живо докачу. Отстал, что ли?
Шофер говорит очень быстро, захлебываясь лавиной слов.
— Счастливо добраться! — машет Батов рукой Михеичу и Верочке, становясь на подножку.
Машина тронулась. Шофер проводил внимательным взглядом повозку, оставшуюся за бортом.
— Девка-то вроде того… Заревела.
— Какая девка? — не понял Батов.
— Ну, да в повозке-то. Уж забыл, что ли? Поди, окрутил да укатил.
— Нет, не окрутил, — вздохнул Батов. — Контужена она. Никто ее не окрутит.
— Хороша, видать, девка.
Машина быстро бежит, оставляя километр за километром. Проехали деревню. Дорога приподнялась на небольшой холм и вильнула вправо, спускаясь по склону и теряясь в полях. Земля парит под солнцем, сошедшим уже с полуденной высоты. Ни одного пахаря, ни единого сеятеля не видно. Пусто. Свежий ветер врывается под открытое лобовое стекло и свободно вылетает в боковые окна, приятно путаясь в волосах на затылке.
Внизу снова видна деревня. По дороге к ней тянется обоз. Впереди артиллерия.
— Ваши? — спрашивает шофер, указывая на колонну.
— Нет. Наши дальше, на танках вместе с вашими… Вообще-то нашего полка это хозяйство.
Шофер долго и протяжно сигналит. Повозки и орудия прижимаются к обочине дороги. Впереди колонны на высоком гнедом коне — капитан Головин. В седле он кажется не таким длинным, как на самом деле. Только стремена коротковаты: колени высоко подняты. Батов помахал ему из кабины, но Головин даже не обернулся.
В деревне пусто. Ни единой живой души. На выезде — речка. Так себе, ручей. Мост взорван. Следы танков видны чуть выше моста, по течению. Машина остановилась. Шофер выпрыгнул из кабины. Ноги его до смешного коротки. Голенища яловых сапог сдвинуты гармошкой. Идет он с прискоком, по-воробьиному, и так быстро перебирает короткими ногами, что они, кажется, совсем не достают земли. Зашел в воду. Пощупал ногой дно, присмотрелся.
— Где прошла матушка-пехота, там и машинка моя проскочит…
Грузовик плюхнулся в воду, пересек речку. Передние колеса выскочили на другой берег, а задние застряли, поднимают ил, мутят воду. Мотор то надрывно воет, то глухо ворчит, сердясь, то выводит высокие ноты.
— Пой, родная, пой! — не унывает шофер. — Если ты петь не будешь — мне около тебя петь придется.
Он переключает скорости: назад — вперед, назад — вперед. Цепляясь за неустойчивый грунт, машина медленно продвигается вперед и дрожит как в лихорадке. Мотор отдает последние силы. Вот-вот заглохнет. Но все-таки машина выползла на твердый берег.
— Эх! — сияет шофер. — Не подвела старушка! Уж она у меня друг испытанный. Теперь и закурить можно.
4
Успокоив Верочку, Михеич долго молчит, поглядывает по сторонам, присматривается. На лесной опушке заметил большую яму, наполненную водой. Сивый уже не бежит рысью, а устало плетется по дороге.
— Вот туточки и передохнуть можно, — определил Михеич. — Вода есть и трава добрая.
Он повернул Сивого в лес и недалеко от дороги остановился.
Верочка с трудом поднялась, осторожно выбралась из повозки. Нога болит. Ступишь на нее — бьет, словно током, и ломит выше колена. Но Верочка ходит возле повозки, осторожно ступает на больную ногу, старается ее размять.
По дороге теперь все чаще проходят на запад машины. Лес оглашается шумом моторов. Потом все смолкает. Раздаются лишь негромкие разноголосые птичьи песни. Даже слышно, как Сивый шумно рвет зубами траву, позванивает удилами.
В тени повозки Верочка разостлала плащ-палатку, а Михеич достал из передка хлеб, сало, консервы, кружку, баклажку и плоский флакон со спиртом. Все это свалил кучей на плащ-палатку, подумал и снова направился к повозке. Долго копался под сиденьем и вытащил бутылку, завернутую в бумагу. Это, наверно, и есть та бутылка с тем самым вином, что «цари да короли пьют только по праздникам». Он прихватил еще раздвижной стаканчик.
— Ой, да у нас совсем как в ресторане! — воскликнула Верочка.
— До ресторанов не охотник. В жизни не бывал ни в одном, — почесал в затылке Михеич и лукаво улыбнулся. — Не знаю, бывают ли там баклажки на столах, но вилки, наверно, должны быть. А у нас на двоих одна вилко-ложка имеется.
Он подал Верочке складную ложку, у которой на другом конце — вилка. Себе достал из кармана нож, торжественно распечатал заветную бутылку, налил Верочке в стаканчик. Но она отказалась пить.
— Э-э, доченька, много никогда не пей. В ресторанах, чтоб их век не було, можно и совсем не пить. А теперь пригуби трошки да усни покрепче. Глядь — и здоровой проснешься.