На вулканах
Шрифт:
* Решением суда увольнение профессора Тазиева было признано незаконным.
– Прим. перев.
Суфриерский кризис - я имею в виду вулканический - завершился в марте 1977 г. Первого числа этого месяца произошло последнее из двадцати фреатических извержений, начавшихся 8 июля, после чего вулкан снова утих, скорее всего на несколько лет. Примечательный факт: с конца ноября, то есть с момента, когда международная комиссия недвусмысленно признала правоту нашей группы, руководство (административное и научное) проявляло поразительную сдержанность. Ни единого слова тревоги не было высказано по поводу последовавших за эти полгода пяти-шести извержений, хотя одно из них было особенно яростным. Быть может, из-за того, что они были всего лишь фреатическими?
Ладно, что было, то было... В конечном счете анализ мотивов человеческого поведения не входит в мои намерения. История, которую я поведал, оказалась причастной к исследовательской деятельности вулканолога, и я изложил события и факты так, как они происходили. Мне хотелось показать читателю, что ремесло вулканолога подчас заставляет его сталкиваться с опасностями не только физического свойства.
Единственный полезный урок, который следует извлечь из этого дела, заключается в том, что когда наука вплотную соприкасается с социальными проблемами и особенно когда речь идет о жизни или благополучии людей, полагаться следует не на титулы и звания, а на объективные данные, собранные компетентными специалистами.
В извержении Суфриера четко прослеживаются две фазы. Первая, с июля 1975 по июль 1976 г., проявлялась нарастающей микросейсмической активностью. Вторая, эруптивная фаза, как мы знаем, началась 8 июля 1976 г. двадцатиминутным фреатическим извержением и длилась до 1 марта 1977 г., когда было отмечено последнее проявление указанного типа. Во время этой фазы сейсмическая активность действительно продолжала нарастать; правда, увеличивалось лишь число толчков, а не их интенсивность и магнитуды. С августа 1976 г. землетрясения стали постепенно ослабевать. Легерн, наиболее полно изучивший эти явления, представил цифры, исходя из которых суфриерское извержение можно отнести к весьма умеренным, из жерла вылетело около 1 млн. тонн вулканических продуктов. Для сравнения напомним, что Везувий в 1906 г. дал 500 млн., Кракатау - 45 млрд., а Тамбора - 375 млрд. т...
И тем не менее почти заглушенное словесным треском пробуждение Суфриера вызвало жгучий интерес, прежде всего в странах Карибского моря и в районах активного вулканизма. Хочу отметить такой нюанс. Некоторые вулканологи поначалу настороженно встретили мои категорические выводы. По их мнению, следовало дождаться окончания эруптивной фазы, провести все лабораторные анализы и лишь затем делать заключения. Тот факт, что я побывал на вулкане и видел все в непосредственной близи - ближе, чем мне бы хотелось! представлялся им скорее минусом, чем плюсом. Вообще в их глазах я придал вулканологии слишком "спортивный" характер. Полагаю уместным внести в этот вопрос ясность.
Совершенно верно: я не скрываю, что намеренно связал исследовательскую деятельность, по своей природе строгую и мало поэтичную, с так называемыми тривиальными радостями, которые приносят физическое усилие, товарищество и совместно пережитый риск. Таково уж свойство моей натуры. Однако дело не в этом. Наш подход к вулканологии зиждится на постулате, что наиболее полные наблюдения и самые точные измерения следует производить в тот момент и в том месте, где происходит извержение. А это место редко бывает легкодоступным (если вообще доступным), так что надо быть заранее готовым к настоящим трудностям - еще до того, как приступишь к работе. Между тем, тяготы пути оказываются не по плечу многим научным работникам. Может быть, оттого они выказывают по отношению к ним пренебрежение. "Настоящая" вулканология, по их утверждению, делается в лаборатории и библиотеке.
Я уже не удивляюсь подобной реакции. Она сопровождает меня постоянно с 1949 г., когда я с наивным восторгом неофита пытался привлечь внимание геологов и геофизиков к полевой вулканологии. Почему не использовать новейшую современную аппаратуру для изучения этого важнейшего природного явления? Отказы мотивировались различными соображениями. Одни вполне справедливо говорили, что включение вулканологии в список "официальных" дисциплин сократит ассигнования на их собственные исследования... Других раздражала сенсационность подобного подхода; людей, намеревавшихся вести наблюдения в непосредственной близости от эруптивных жерл, они называли авантюристами: наука не спорт и не игра с опасностью! В Советском Союзе, Соединенных Штатах Америки и Японии мне не доводилось слышать подобных отзывов, но в академических кругах Западной Европы нередко раздавалось: "Тазиев? Да, он привозит первоклассные снимки". Под этим подразумевалось, а иногда и говорилось в открытую, что качество фотографий еще не обеспечивает качества науки.
Несмотря на горячую увлеченность и боевой дух, мне вряд ли удалось бы одолеть многочисленные препоны без поддержки ряда крупных французских ученых, которым вулканология обязана столь многим. С благодарностью назову их имена: Иван де Манье, Пьер Пруво, Юбер Кюрьен, Жорж Жобер, Робер Шаббаль.
События, связанные с суфриерским извержением, позволили высветить один из неприятных аспектов научного мира - достаточно узкого, но пользующегося огромным влиянием. Речь, понятно, идет не об одной лишь вулканологии. В ученой среде сплошь и рядом действует самый настоящий "закон молчания", стыдливо именуемый "академической сдержанностью", согласно которому мелкие и крупные скандалы не следует выносить из круга посвященных. Грязное белье, говорят нам, надлежит стирать за закрытой дверью... Если бы его стирали! К сожалению, слабости одних и зависимость других от круговой поруки, от давления со стороны порой связывают ученых крепче веревок, которыми лилипуты опутали Гулливера.
Вот и мне твердили: "Не возвращайтесь на Гваделупу, не рассказывайте о наших расхождениях - особенно журналистам. Перед лицом общественности ученые должны выступать единым фронтом. Нельзя дискредитировать науку..." И так далее. Но разве науку не дискредитирует подобное поведение? Разве наука не определяется исчерпывающей формулой: поиск истины? Вот почему вслед за Эмилем Золя - я обвиняю!
Современное общество справедливо предъявляет высокие требования к врачу, которого закон допускает к больному только после долгих лет учебы и специализации в клинике. Врачом нельзя стать, выучив наизусть медицинский энциклопедический словарь.
Точно так же обстоит дело в вулканологии. Здесь помимо усвоения знаний, оставленных предшественниками, обязательно необходимо пройти несколько лет практики. На плечи людей, выдающих прогнозы развития вулканической деятельности, ложится огромная ответственность, и ценой тут может стать не одна человеческая жизнь, а тысячи.
Вот почему мне не хотелось бы, чтобы эти заметки воспринимались как полемика личного характера. Это призыв отнестись со всей серьезностью к столь важному для человечества делу, каким является вулканологический прогноз.
1977 год: возвращение к Ньирагонго
Как ни парадоксально, но, став "жертвой Суфриера", я во многих отношениях выиграл. Начать с того, что мне дали лабораторию (о чем я мечтал уже четверть века) в Центре по изучению слабой радиоактивности, которым руководит мой друг Жак Лабейри. Во-вторых, скандал привлек внимание правительственных кругов ряда государств к проблемам вулканизма. В результате лишь в 1977 г. я получил приглашение посетить шесть стран и высказать мнение о степени опасности, угрожающей населению, живущему вблизи от вулканов. Урок Гваделупы не прошел даром.