В оформлении обложки использовано фото Сергея Каревского
Выход из котла
Язык не виноват. Всегда виноваты люди.
«Вдоль насыпи – тепло и сухо…»
Вдоль насыпи – тепло и сухо,вдыхая воздух, как пластид —ползет отрезанное ухо,дырявой мочкою свистит.Ползет сквозь шишел через мышел,видать – на исповедь, к врачу:нет, это – нас Луганск услышал,нет, это – нас Донецк почув.
«Снилось мне, что я умру…»
К.А.
Снилось мне, что я умру,умер я и мне приснилось:кто-то плачет на ветру,чье-то сердце притомилось.Кто-то
спутал берега,как прогнившие мотузки:изучай язык врага —научись молчать по-русски.Взрывов пыльные стога,всходит солнце через силу:изучай язык врага,изучил – копай могилу.Я учил, не возражал,ибо сам из этой хунты,вот чечен – вострит кинжал,вот бурят – сымает унты.Иловайская дуга,память с видом на руину:жил – на языке врага,умирал – за Украину.
«Наш президент распят на шоколадном кресте…»
Наш президент распят на шоколадном кресте:82 % какао, спирт, ванилин, орехи,вечность – в дорожной карте, смерть – в путевом листе,только радиоволны любят свои помехи.Будто бы все вокруг – сон, преходящий в спам:ржут карусельные лошади без педалей,вежливые гармошки прячутся по кустам,топчутся по костям – клавишам от роялей.Здесь, на ветру трещат в круглом костре углы,здесь, у квадратной воблы – вся чешуя истерта,и, несмотря на ад, снятся ему котлы,плач и зубовный скрежет аэропорта,голос, рингтон, подобный иерихонской трубе,только один вопрос, снимающий все вопросы:«Петя, сынку, ну что – помогли тебе,ляхи твои, твоя немчура и твои пиндосы?»Наша война еще нагуливает аппетит,мимо креста маршируют преданые комбаты,но, Петр поднимает голову и победно хрипит:«82 % какао, спирт, ванилин, цукаты…»
«Война предпочитает гречку…»
Война предпочитает гречку,набор изделий макаронных:как сытые собаки в течку —слипаются глаза влюбленных.Предпочитает хруст печеньяи порошковый вкус омлета,и веерные отключеньяот милосердия и света.И будет ночь в саперной роте,когда, свободные до завтра,как в фильме или в анекдоте —вернутся взрослые внезапно.Они не потревожат спящих,хозяин дома – бывший плотник,Господь похож на черный ящик,а мир – подбитый беспилотник.Нас кто-то отловил и запер,прошла мечта, осталась мрія,и этот плотник нынче – снайпер,и с ним жена его – Мария.
«Говорят, что смерть – боится щекотки…»
Говорят, что смерть – боится щекотки,потому и прячет свои костлявые пятки:то в смешные шлепанцы и колготки,то в мои ошибки и опечатки.Нет, не все поэты – пиздострадальцы, —думал я, забираясь к смерти под одеяльце:эх, защекочу, пока не сыграет в ящик,отомщу за всех под луной скорбящих —у меня ведь такие длииинные пальцы,охуенно длинные и нежные пальцы!Но, когда я увидел, что бедра ее – медовы,грудь – подобна мускатным холмам Кордовы,отключил мобильник, поспешно задернул шторы,засадил я смерти – по самые помидоры.…Где-то на Ukraine, у вишневом садочку —понесла она от меня сына и дочку,в колыбельных ведрах, через народы,через фрукты-овощи, через соки-воды…Говорят, что осенью – Лета впадает в Припять,там открыт сельмаг, предлагая поесть и выпить,и торгуют в нем – не жиды, ни хохлы, не йети,не кацапы, не зомби, а светловолосые дети:у девчонки – самые длинные в мире пальцы,у мальчишки – самые крепкие в мире яйцы,вместо сдачи, они повторяют одну и ту же фразу:«Смерти – нет, смерти – нет,наша мама ушла на базу…»
2011
Поминальная
Многолетний полдень, тучные берега —не поймешь: где пляжники, где подпаски,по Днепру сплавляют труп моего врага —молодого гнома в шахтерской каске.Пешеходный мост опять нагулял артрит,тянет угольной пылью и вонью схрона,и на черной каске врага моего горит —злой фонарь, багровый глаз Саурона.Середина киевского Днепра,поминальная – ох, тяжела водица,и на тело гнома садится его сестра —очень редкая в нашем районе птица.Донна Луга – так зовут ее в тех краях,где и смерть похожа на детский лепет,вся она, как будто общество на паях:красота и опухоль, рак и лебедь.Вот и мы, когда-нибудь, по маршруту Нах,вслед за ними уйдем на моторных лодках,кто нас встретит там, путаясь в именах:жидо-эльфы в рясах, гоблины в шушунах,орки в ватниках, тролли в косоворотках?
«И однажды, плененному эллину говорит колорад-иудей…»
И однажды, плененному эллину говорит колорад-иудей:«Я тебя не прощаю, но все же – беги до хаты,расскажи матерям ахейским, как крошили мы их детей,как мы любим такие греческие салаты.Расскажи отцам, что война миров, языков, идей —превратилась в фарс и в аннексию территорий,вот тебе на дорожку – шашлык и водка из снегирей,вот тебе поджопник, Геракл, или как там тебя, Григорий…»…За оливковой рощей – шахтерский аид в огне,и восходит двойное солнце без балаклавы,перемирию – десять лет; это кто там зигует мне,это кто там вдали картавит: «Спартанцам слава!»?«Гиркинсону, шалом!» – я зигую ему в ответ,возврашаюсь в походный лагерь, на перекличку,перед сном, достаю из широких штанин – планшет,загружаю канал новостей, проверяю личку.Там опять говорит и показывает Христос:о любви и мире, всеобщей любви и мире,как привел к терриконам заблудших овец и коз,как, вначале, враги – мочили его в сортире,а затем, глупцы – распяли в прямом эфире,и теперь, по скайпу, ты можешь задать вопрос.
«Это – пост в фейсбуке, а это блокпост – на востоке…»
Это – пост в фейсбуке, а это блокпост – на востоке,наши потери: пять забаненных, шесть «двухсотых»,ранены все: укропы, ватники, меркель, строки,бог заминирован где-то на дальних высотах.Это лето – без бронежилета, сентябрь – без каски,сетевой батальон «Кубань» против нашей диванной сотни,я тебе подарю для планшета чехол боевой окраски,время – это ушная сера из подворотни.Что, в конце концов, я сделал для этой малышки:теребил курсором ее соски, щекотал подмышки?Ведь она – так хотела замуж, теперь – в отместку:отсосет военкому и мне принесет повестку.Да пребудут благословенны: ее маечка от лакосты,скоростной вай-фай, ваши лайки и перепосты,ведь герои не умирают, не умирают герои,это – первый блокпост у стен осажденной Трои.
«Как темнота от фонаря…»
Как темнота от фонаря —живет одна в сухом остатке,и солнцу, в августе, не зряприходят мысли о закатке.Не зря любил тебя, не зряслепец, почуявший измену,я уходил в ночную смену,подняв рогами якоря.О, как жестоко и по-детскимы сглазили поводыря,и скольких мы, не зря, в Донецкеубьем, и нас убьют – не зря.Схоронят звезды и медалипод деревянное пальто,а ведь – не зря Христа распяли,ведь, если б не распяли, что:лежал бы на плацкартной полке,хрустя отравленной мацой,писал стихи, и в черной «Волге»разбился бы, как Виктор Цой. [1]
1
Виктор Цой разбился на автомобиле «москвич». На черной «Волге» ездили при «совке» иерархи православного духовенства. Цою – «москвич», Христу – «Волга», кесарю – кесарево.
Острое
От того и паршиво, что вокруг нажива,лишь в деревне – тишь да самогон в бокале,иногда меня окликают точильщик Шиваи его жена – смертоносная Кали:«Эй, чувак, бросай дымить сигареты,выноси на двор тупые предметы…»Так и брызжет слюною точильный круг,оглянись, мой друг:у меня не дом, а сплошные лезвия-бритвы,вместо воздуха – острый перец, постель – в иголках,а из радио – на кусочки рваные ритмы,да и сам я – весь в порезах, шрамах, наколках.Если что и вынести, то вслепую —эту речь несвязную, боль тупую.Так пускай меня, ай нэ-нэ, украдут цыгане,продадут в бродячий цирк лилипутов,буду ездить пьяненьким на шарабане,всё на свете взрослое перепутав.Воспитают заново, как младенца,завернут в наждачные полотенца,вот он – ослепительный Крибле-Крабли:руки – ножницы, ноги – кривые сабли.
