На Юге, говорят, теплее
Шрифт:
– Я была в магазине.
– Что ты там делала?
Алиса достала из кармана кофты салфетки с крупными пятнами крови. Я подумала об одном, пока Алиса не рассказала, что случилось на самом деле.
– У меня кровь из носа пошла. Я не смогла найти в твоём рюкзаке салфеток и пошла вниз искать сама. – Говорила Алиса, доставая из того же кармана маленькую пачку салфеток. – Я нашла, мам, теперь крови нет.
– Почему ты их с собой принесла?
– Мусорить – это плохо.
Я села на колени и обняла дочь. Она такая тёплая, она живая, в отличие от меня –
Мы перекусили, съели по батончику. Алиса снова взяла апельсиновый, хотя всё время косо поглядывала, как я жую тягучую ленточку со вкусом яблока. Желудок перестал так сильно урчать и на время успокоился. Меня начал одолевать сон, которого я ждала половину ночи. Очень вовремя, ну да, как же иначе, но надо двигаться дальше. Мы плотно уложили свои спальные мешки и вышли наружу через огромные стеклянные двери с тяжёлыми ручками.
Парковка густо заросла травой, и серый асфальт почти не проглядывал из-под зелёного влажного ковра растений. Перед нами стояла одинокая машина, настолько густо покрытая мхом, что её легко можно было принять за обычный камень, если бы не еле видные колёса внизу. Я сверилась с компасом, нам надо обойти торговый центр и двинуться дальше.
Ветер шелестел деревьями, выросшими посреди некогда немаленького города. Я не помню, как он называется. Надпись при въезде практически стёрлась, и мы двигались по длинной, наверное, главной улице этого городка. На карте он даже не был отмечен, и лишь по его соседу – нашему главному ориентиру на этом участке пути – я поняла, что мы ещё не сбились.
По обеим сторонам от нас, почти сливаясь друг с другом, тянулись ряды пятиэтажных домов с покатыми крышами. Большинство окон выбиты, либо заколочены. На стенах много царапин и надписей газовыми баллончиками, и город кажется не просто брошенным, он словно умер, буквально. Мы шагали по бетонному трупу, который раньше был чьей-то малой родиной.
Подошли к кольцевому участку дороги. Посреди клумбы с длинной травой возвышалась стела, чуть изогнутая и похожая на серп. На ней не было надписей, лишь свисающие лианы.
– Мама, а зачем это построили? – я вела Алису, крепка держа за руку. Она указывала пальцем на стелу перед нашими глазами, и мы остановились. Мне нужна передышка.
– Это памятник, милая.
– Кому?
– Людям. Всем, не одному конкретному. – Я скинула изрядно потяжелевший рюкзак и ощутила, как стало намного легче дышать.
– А что люди могли забыть о чём-то, и им потребовался памятник?
– О том, что война уносит много жизней. Этот памятник был поставлен в честь тех, кто погиб за нашу страну в прошлой войне. – Я подумала о том, что люди мало чему научились с тех пор. Иначе мы бы сейчас не шли пешком посреди пустых городов. – Это некогда казалось важным.
– А после этой войны памятники будут? – она спрашивала искренне, и я желала ей дожить до того времени, когда всё это станет историей, которую будут изучать по новым учебникам.
– Я очень надеюсь. И ещё я хочу верить, что эти памятники сработают так, как должен был сработать этот.
Алиса с наигранным пониманием хмыкнула и подняла голову кверху. Я не сразу заметила звезду на самом кончике высокой стелы. Она была такой маленькой, удалённой от нас, как настоящая звезда на ночном небе. Мне пришлось закрыть глаза рукой от палящего солнца, пускающего расплывчатое марево вдоль всё ещё тянущейся дороги. Я вдохнула поглубже и закинула рюкзак за спину. Выдохнула нехотя, словно больше таких вдохов я себе позволить не смогу никогда.
Мы обошли по кругу стелу двинулись дальше вдоль дороги. До сих пор не покидает чувство, что сейчас сзади начнёт кто-нибудь сигналить из машины и кричать на двух дурочек, плетущихся посреди проезжей части. В какой-то степени я даже по этому скучаю. Что угодно, лишь бы узнать, что мир вернулся к тому состоянию, в котором находился до сброса бомб.
Алиса подёргала меня за руку. Я чуть не упала на уже распухшие от напряжения ноги. Дочка поманила меня рукой, и я прижалась ухом к её маленьким посиневшим губам.
– Там опять они.
Мои глаза округлились, и капля пота, вызванная страхом, прокатилась от линии волос по лбу до кончика носа. Я медленно сняла рюкзак и встала на одно колено. Алиса знала, что двигаться нельзя, и теперь застыла, как ледяная фигура маленькой испуганной девочки. Я открыла рюкзак и залезла внутрь.
Я знаю всегда, где он лежит, хотя лучше бы его носить всегда за поясом, но я слишком боюсь, что он выстрелит и пробьёт мне задницу.
Я передёрнула затвор пистолета, держа оружие в рюкзаке, чтобы уменьшить уровень издаваемых нами звуков. Я сняла оружие с предохранителя и встала, ощутив стрелой пронёсшуюся по спине жгучую боль.
Алиса смотрела прямо на него, вообще не отрываясь. Он шёл, подволакивая одну ногу с разодранными штанинами, уже слипшимися друг с другом, с обвисшей кожей. Открытая грудь покрыта огромными запёкшимися струпьями.
Лицо. Всегда было лицо.
Оно покрыто плотной, как будто древесной корой, и лишь два мутных глаза торчат посреди трещин на голове этих до сих пор живых людей.
Я боюсь стрелять, а ножи их не берут. Я застыла вместе с Алисой, и хрипящее существо прошло мимо нас. Он него жутко смердело мертвечиной и гноем. Он оставлял за собой бордово-коричневый след на траве и кусками просвечивающем асфальте. С его оголённых костей плеч прямо на наших глазах свисала кожа с кусочками мяса.
Этот прошёл мимо, и нам ещё повезло, что это была не орда, как в тот раз, когда мы с Алисой были вынуждены покинуть наше последнее убежище. Людей, что тоже питали надежды, но почти все погибли. Те, что выжили, разбрелись кто-куда, и никого с тех пор мы больше не видели.
Я медленно оглянулась и проводила тающий в горячем воздухе ходячий труп. Лишь когда он пропал из вида, я убрала пистолет обратно. Алиса бросилась обнимать мою ногу. Девочка не плакала, хотя имела полное право. Это слишком много для малышки тринадцати лет. Она никогда в жизни не должна была увидеть подобное.