На южных рубежах
Шрифт:
– Отойди, кайсак, отойди! Отвечай, ну! Коли по-нашенски баишь! Кто таков? – рассердился первый казак. – Где твои джигиты?
– Ойбай-ау! Дуруг! Никакая жигит нет! Я думал, что демон, вот и обманывал! – улыбнулся бай лукаво и даже ткнул заговорщически локтем второго казака, более улыбчивого.
– Чего мелешь, гладырь? Знаем мы вашего брата! А ну, отвечай! Где шайка твоя? В камышах попрятались?
– Какой шайка, басе! – бай отмахнулся от сурового казака, будто от настырной девчонки, лезущей к взрослым со своими детскими играми. – Вон весь моя шайка!
Бай указал на ишачков. Окажись
– Дуруги! Дуруги! Счас я вам подарык делаю! – толстый бай чуть не покатился в сторону своих ишачков и пинками, кулаками, проклятьями стал смешно их подгонять к казакам. Воины опешили от простого, обезоруживающе наивного поведения бая.
Аманжол достал из мешка бутылку водки, затем, пошарив в закромах, и задумавшись на мгновение, выудил вторую. С широкой, почти детской улыбкой, оголявшей желтые зубы, бай протянул бутылки казакам. Тот, что задавал вопросы нахмурился сначала, но увидав, что друг его бутыль принял, последовал его примеру.
– Взятку сует, песий сын! – наигранно сурово изрек казак.
– Нет! – громко возразил бай. – Подарык! Отсюда! – и положил ладонь посередине груди.
– Ну, коли оттуда! – засмеялся второй казак.
– А все ж, поперву ответь, ты кто такой? Куды путь держишь?
Бай несколько растерялся от такого простого вопроса. Пелена страха, застилавшая его острый взор, уже испарилась, и он увидел, что перед ним казаки, вооруженные, на конях, а сам он, стало быть, попался.
На самом деле никакого нарушения бай не совершил, разве что не сдержал слово, данное султану. Однако бай, принявший шутку султана о своей значимости перед Колпаковским, за естественную и само собой разумеющуюся истину, этого не знал. Теперь он стал осознавать, что он никто иной как беглец, задержанный казачьим разъездом. Но, как бы то ни было, а врать и изворачиваться бай умел отменно. Он даже ощутил гордость от своего дальновидного поступка по задабриванию казаков, хотя сделал он это из другой нужды.
– Ай, батыры, батыры! Я простой бедняк! Хозяин мой, славный и могуший бай Аманжол из Верный! Дуруг… мынбасши… великого Калпака… пыд-пыл…пыл-пыл…кобы… нык… – бай никак не мог выговорить имени Колпаковского, и тем более его чина, смешивал в речи русские и казахские слова на потеху казакам. Потом немного собрался и добавил четко. – Я сам – Акжол. Аманжол призвал. Из аул. Иду. Торгобат буду Верный. Тобар. Аманжол ждет.
Бай похлопал по мешкам, навьюченным на ишачка. Чтобы не быть подозреваемым в бегстве из Верного, бай решил соврать, что он идет в Верный, где его ждет хозяин. Правда, те мешки, которые он навьючил на ишака, не были похожи на товары из аула. Те, обыкновенно, являли собой большие тюки изделий и, конечно, скот, а эти мешочки как раз походили на товары из городка для аулов. Все же, бай надеялся, что казаки этого не заметят, хотя такие как они, иногда, выполняли также функции таможенников.
– Ну, даешь, кайсак Акжол! – казаки посмеивались. Прожитые мгновения они переосмысливали, с учетом объяснений казаха.
Казаки были в разъезде, патрулировали дальние окрестности Верного по приказу об усилении охраны станиц. Когда бай выкрикнул: «Аттан!», казаки решили, что наткнулись на бродячую шайку местных кочевников, которых много развелось в последнее время вокруг Верного. Они разъехались в разные стороны, чтобы обхватить надуманную шайку и зайти с тыла, так как видели, что сам бай не вооружен, трапезничает и опасности не представляет. Они прочесали камыши и вернулись назад, поняв, что их обманули. Тогда старший казак в шутку наехал грудью коня в спину бая, чем и опрокинул его наземь. Получилось, что и казаки дали маху, а теперь смеялись своей оплошности.
– Друг подполковника, говоришь?
– Дуруг, дуруг! Бальшо-ой шелобек! Мы, казах – дуруг урус! – бай прислонил указательные пальцы и потер их друг об друга.
Приказ Колпаковского был ясно передан старшиной казаков Шайтановым. Звучал он однозначно: конные разъезды участить, особливо по ночам охранять покой жителей Верного и окрестных аулов. Смутьянов разоружать. Шайки бандитские разгонять. Атаманов брать для допросов. Лишней жестокости не выказывать. К мирным киргизам относится добро, содействовать и насилия не чинить.
Бай стал раздумывать как бы уже отделаться от казаков. Он даже стал жалеть о том, что наврал по поводу своего маршрута, имея в виду, что казаки могли пристать к нему с осмотром и тогда обнаружить, что товары не аульные, а верненские. Это могло только усилить их подозрения относительно странного путника, но все же бай решил, что безопаснее будет вернуться обратно в роли бедняка-простака, чем обнаружить в себе предателя-беглеца.
Казаки же не спешили уходить. Старший, и более строгий, снова приступил к допросу.
– Чего это ты в ночь то по степи бродишь с такою справою? Кубыть запутлялся? Чи не боишься грабителей? Аль погодь! Может-таки ты с ними заодно, а, киргиз?
Бай перепугался снова и тут же пожалел о своей поспешности, выданной покраснением лица. Можно ведь было сделать вид, что он ничего не понял. Но, казак, видно, спрашивал уже скорее для порядку или по привычке, нежели из действительного подозрения. Аманжол стал считать в уме с каким количеством наторгованного добра ему придется расстаться, чтобы казаки отпустили его подобру-поздорову. Одновременно, лицо его округлилось в подобострастной улыбке. Умоляющий взгляд был направлен на молодого, более доброго казака. Но и тот вдруг нахмурился.
– Ах шайтан, гореть этим скотам в пламени преисподней! – с этими словами на родном языке бай влепил что-то вроде подзатыльника каждому своему ишачку, как обыкновенно родители лупят нерадивых сыновей. – Сапсем глупый ишак! Идти не хотел! Шел из аул – сел отдыхать, иду снова – не хочет иди!
Казаки, казалось, стали понимать словеса бая, причем и казахскую речь также. То ли упрямство ишаков, как общеизвестный факт, был принят за объяснение, то ли казаки немного владели казахским языком, а может статься, что слова, мимика, жесты и язык тела вместе явились языком доступным всем людям.