На задворках галактики. Трилогия
Шрифт:
— Что, так тяжко пришлось?
— Для меня — да. Не физо даже напрягало, а… Ну представь, расслабленное, взращённое в тепличных условиях тело да сразу в казарму! Первые месяцы я вообще сбежать хотел. Гордость только не позволила. Отец несколько раз приезжал, а ему врал, что все нормально. А потом он признался, что гордится мной. Ты не представляешь, что эти слова в его устах значат… Потом–то я втянулся, два года пролетели и вот он я, прапорщик Зимнев. Вадим снова отхлебнул, скривился и спросил:
— Сам–то, Макс, почему не пьёшь?
— Потребности нет.
— Как так? — не понял Вадим и сделал ещё глоток. — Сам же говоришь, стресс водка
— Снимает, это правда. Только мне сейчас свежая голова нужна. Да и стресса у меня нет.
— А как же?.. — Зимнев растерялся. Не понимал он, как это у человека нет стресса после боя.
— Что "как же"? — ухмыльнулся Масканин. — Вадик, ты по сторонам побольше смотри. Наблюдательность тренируй. Раз уж попал в вольногорский полк, так выводы делай. Мы вот сюда пока шли, много ты по пути употребивших бойцов видел?
— Видел. Но правда не много… Стоп, командир, ты чего это мне хочешь… сказать? — у Зимнева едва не сорвалось "втереть", но вовремя остановился. Всё–таки некоторые грани переступать нельзя. — По–твоему, вольногоры все такие трезвенники? Да бухают как черти! Сам же временами… прикладываешься.
— Х-хе! Зоркий глаз, блин, нашёлся… Зоркий, не подбитый… — Максим подавил просившийся смешок, не хотелось иронизировать. Обидчивый Вадим, в силу возраста поймет ещё что–нибудь не так. — Как черти, говоришь? Есть такое дело. На отдыхе, на привале, да в тылу, пока, например, я не вижу… Бывало, конечно, спьяну в атаку ходили, удаль молодецкую показать. Некоторые даже живыми остались…
— Эт когда такое было? Не помню.
— Давненько. В самом начале войны. В конце февраля, когда дивизию расширять захваченный морпехами плацдарм бросили. Высотка там одна была, сильно нас нервировала. Батальон её два раза безуспешно штурмовал. А в одной из рот офицеров не осталось. В роте парни все сплошь молодые, до четвертака, да лихие. Вечерком наклюкались втихаря, меру превысили. И решили отвагу показать, никого не поставив в известность. О трибунале никто из них не подумал. Так там, на той высоте, почти вся рота и осталась.
— Погоди, Макс… — поразился Вадим. — Чтоб вот так, по–глупому гибнуть! И там ещё кто–то живой остался?
— Повезло, наверное. Хотя я в везение не верю. Может, потому живым и остался…
— Так ты про себя что ли? — Зимнев обалдел. — Просто ты сказал, рота без офицеров осталась, вот я и…
— Угу. Ты забыл, что я не кадровый. Экзамен на прапора я уже потом сдал. А бой тот… Отчаянные мы были, но дурные. Я тогда в пять минут протрезвел. И то всё помню как–то смутно… Помню, выбили мы хаконов, потом их атаку выдержали. А потом к нам тринадцатая рота подошла. А на утро Бембетьев мне и другим морды набил.
— Из–за этого не пьёшь? В смысле, из–за высоты. Я не про Бембетьева.
— Я понял… Отчасти разве что. Говорю же, потребности нету.
— Ну не знаю, так и в дом скорби загреметь можно, если всё в себе носить. Я вот поговорил с тобой, водки тяпнул, и сразу как–то похорошело. Я и раньше положенные двести грамм брал, редко, конечно, но брал. Хоть в последствии блевал постоянно. А от одного запаха потом так замутит! Но чтоб вот так, душевно поговорить с кем–то… Стеснялся.
— Вот и не стесняйся больше. Меня не стесняйся. Плохого не посоветую, от дурного отговорю. А водка, Вадик, что мне водка… Хлебну иногда как снотворное, а не антистрессовое. Да и заразу всякую водка изводит.
— Не, Макс, не пойму. Штучки ваши вольногорские?
— Да какие штучки? Идет война. Я воин. Стало быть в своей стихии.
— Откуда такая уверенность?
— Корни, гены, воспитание. Не знаю. Отец же мой живёт нормально. Старший брат тоже, хоть и на костылях с последней арагонской пришёл. Зимнев задумался. И вдруг вспомнив что–то, спросил:
— Это правда, что ты в армию с шестнадцати п-пошел?
— Правда. Не до двадцати же балбесничать.
— А Чергинец у тебя к-комодом был?
— Брешет он, — Максим улыбнулся и аккуратненько изъял у начавшего резко хмелеть Вадима флягу, от греха подальше. Вон и язык вдруг заплетаться начал. Наблюёт ещё прямо тут, натощак ведь нахлебался и без закуси. — Трепло он. Чергинцу тогда семнадцать было. Кто б его отделённым в мирное–то время поставил? Это потом он на сверхсрочную остался. В унтер–офицерскую школу предложили, он и пошёл. Зимнев и впрямь начал косеть. А выпил–то от силы полтораста грамм.
— Так, Вадик, давай дуй, почавкать что–нибудь себе поищи. Заодно узнай, когда там кормёжка будет. Потом можешь подрыхнуть минут сорок–пятьдесят если новых приказов не будет.
— Понял, командир, — губы Зимнева растянулись в совершенно глупой улыбочке, — щас всё узнаем!
Оставшись в одиночестве, Масканин прошелся по искромсанному выбоинами и осколками бетону. Где–то впереди, в паре километров, все ещё продолжался бой. Батальон продолжал наступать. А сзади послышался нарастающий рокот двигателя. Знакомый звук. Кажется, кто–то топливом для БТРа разжился. Впрочем, ничего особенного, комбат гостей обещал, могли и они горючки подбросить, чтоб не на своих двоих добираться. Сам Аршеневский сейчас где–то впереди, а вот Негрескула свободно могла принести нелёгкая.
Размышляя об этом, Масканин шёл к траншеям. От нашествия начштаба он ничего хорошего не ждал, не то чтобы не любил его, просто должность у капитана такая. Да и дистанция опять же. Негрескул из старых кадров и выслугой лет Масканина вдвое превосходил. Умел капитан скороспелым поручикам и прапорщикам гайки завинтить.
Глава 7
Гости, прикатившие на БТРе, оказались хэвэбэшниками. В чистеньком стираном обмундировании, свежие. Не то что грязные, недавно вышедшие из боя егеря с посеревшими лицами. Высокий худой гауптманн, высоколобый с костистым лицом. И контрастирующий с ним не ростом, а комплекцией двухметровый верзила с погонами штабсфельдвебеля. Судя по нарукавной нашивке этого унтера, обозначавшей его должность батальонного старшины, верзила был всё–таки в чине гауптфельдвебеля. В таких нюансах, как и положено офицеру, Масканин разбирался. Оба были в полевой форме русской армии, которую носили все части ХВБ во избежание трагических случайностей. Однако знаки отличий носили свои, традиционные. Да награды, у кого они были, свои, исконные. Ещё одно отличие имелось у хаконских добровольцев — погоны и нашивки они носили и на бушлатах, в отличие от русских. А на рукавах обязательные шевроны с эмблемой ХВБ: тёмно–серые буквы готическим шрифтом на пурпурном поле.