На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Шрифт:
Платок, прижатый ко лбу, намок в крови, и Мышецкий выбросил его по дороге. Ениколопов почему-то не предложил ему, как врач, своих услуг и вообще отнесся к драке спокойно.
Алиса встретила мужа, всплеснув руками, но Сергей Яковлевич сразу же уверенно заговорил:
– Не огорчайся… В наше время губернаторов рвут бомбами на части, травят и стреляют. Только вот еще не начали солить в бочках. А мне всего лишь попало по глупости! Я по-прежнему здоров и бодр…
Вызвать врача он наотрез отказался,
В ответ на его признания Алиса тихо всплакнула.
– Я боюсь… здесь, – призналась она по-русски.
– Глупая, – утешил он ее. – Чего нам бояться? Мы же с тобой – дома…
– Но это так далеко. Мы почти в Сибири!
– Сибирь – тоже Россия, – ответил Мышецкий. – И в большей степени, нежели Петербург, дорогая… Мне выпала судьба служить в Уренской губернии, но до этого мне прочили место окружного прокурора на Сахалине… Не забывай об этом!
Кобзев навестил его рано утром, вид у него был какой-то слегка извиняющийся.
– Весьма печально, – сказал он, кашлянув. – Но вы не имеете морального права сердиться на этих людей, заведомо обреченных…
– Хватит изрекать истины… вы, пророк! – неожиданно огрызнулся Мышецкий. – Я не хуже вас понимаю, кто прав и кто виноват в этих ужасах погони за хлебом… Едем, сразу же!
По дороге на пристань Иван Степанович сказал:
– Теперь и уренские поселенцы маются в палатках. Что толку, если вы перевели их со Свищева поля за Кривую балку… Не пора ли уже начать рассаживать их на пустошах?
– Сам знаю, – не совсем-то любезно отозвался Сергей Яковлевич. – Но меня задерживает султан Самсырбай.
– Да, – согласился Кобзев, – несчастный край, где земельный вопрос освобожден от законности и право на обладание землей удерживается легендами.
– Вот я и боюсь, – тихо признался Мышецкий, – чтобы легенда не обернулась законом. Султан-то мужичонка весьма прегнуснейший и, видать, кляузный. Я ведь, Иван Степанович, сами понимаете, добра ему не сделаю. Нет, не сделаю!.. Но эта полная неизвестность условий землевладения… Самсырбай хорошо пользуется этим!
– Поторопите его, однако. Пора начинать запашку.
– Я даже так мыслю: пусть откажет, хамское отродье, чингисханид проклятый… Только бы ответил!
На пристани было уже цветисто от бабьих платков, еще издали угадывалось многогрудое горячее дыхание толпы, и Сергей Яковлевич стыдливо поправил на лбу треугольный пластырь:
– Иван Степанович, взгляните! Так не очень заметно, что ваш князь был вчера бит?..
Здесь же, в этой непробиваемой толчее, крутился и Чиколини в новенькой
– С обновкой вас, Бруно Иванович!
– Да вот, ваше сиятельство, – вдруг застыдился полицмейстер, – справил… Позвольте в колясочке вашей поберечь ее? Сажать-то сразу людишек будем?
Пароходишко, захлебываясь сажей, подтянул к пристани первый плот, и толпа грозно надвинулась над речным обрывом.
– Я понаблюдаю, – сказал Сергей Яковлевич. – Сажайте их, господа, как получится…
С замиранием сердца Мышецкий издали следил, как погружались плоты под тяжестью тел. Между ног людей, выплескиваясь в пазах бревен, суетилась холодная вода.
– Не напирай! – командовал Чиколини. – Давай назад, не то потопнете…
Переселенцев, которые были поближе к краю, выдирали из гущи обратно на пристань. Плот немного подвсплывал, и пароходишко сразу же выволакивал его на плес. Горохом сыпались люди на бревна другого плота. В воздухе металось тряпье мешков. Дробно стучали фанерные мужицкие чемоданы с пудовыми замками на них, как на амбарах.
– Плывем, мила-аи! – буйствовал от наплыва счастья затрушенный дедушка и действительно поплыл на середину реки.
Просто удивительно: плот за плотом отходил от берега, выстраиваясь в длинный караван. Погрузка шла быстро, огулом, на этот раз даже не проверяли списков – хочешь, и ты садись, поплывешь за новым счастьем!..
В полчаса все было закончено. Сергей Яковлевич докурил папиросу и пригласил в коляску Чиколини и Кобзева:
– Господа, непременно в «Аквариум». Шампанское сегодня не помешает…
Солнце припекало уже как следует, и они расположились на открытой террасе ресторана. Столы и стулья из соломенной плетенки суховато поскрипывали под ними.
Прислуживал им сам владелец «Аквариума» – Бабакай-бек Наврузович, хитренький татарин с замашками рубахи-парня.
Сергей Яковлевич, несмотря на пластырь, приклеенный ко лбу, был настроен благодушно:
– Что вы предлагаете, Бабакай Наврузович? «Периньон»?.. Что ж, это неплохо.
– Чернолозый «Рюинар», – ворковал ресторатор умиленно. – Вы, конечно, помните, ваше сиятельство? Андрэ де Рюинар, виконт де Бримон, седьмой хозяин монашеской фирмы…
Мышецкий с удовольствием поднял бокал.
– Какие милые люди эти французские монахи! – засмеялся он. – Шампанское выдумали они, шартрез – они, бенедиктин – они же. И живи я в те времена, непременно пошел бы в монахи. Ваше здоровье, господа!
– Говорят, – добавил Кобзев, – монахи выдумали еще и порох…
Чиколини вскоре ушел, призванный долгом своей собачьей службы, и Мышецкий, неожиданно заскучав, спросил:
– Иван Степанович, вы случайно не знаете некоего Виктора Штромберга?
– Нет, князь. Впервые слышу это имя.