На западе без изменений
Шрифт:
За дверью я чувствую, как спасение темноту и ветер. Я дышу, так глубоко как я могу, и ощущаю лицом тёплый и нежный как никогда воздух. Мысли о девочках, о цветущих лугах, о белых облаках проносятся внезапно через мою голову. Мои ступни в сапогах двигаются вперёд, я иду быстрее, я бегу. Мимо прибывающих солдат, чьи разговоры возбуждают меня, я понимаю их и без того. Сила земли течёт, через мои подошвы переполняет меня. Ночь наэлектризована, фронт глухо разражается грозой как ураганный концерт. Мои члены гибко двигаются, я чувствую силу моих суставов, я фыркаю и сморкаюсь. Ночь живёт, я живу. Я ощущаю
Мюллер стоит перед бараком и ждёт меня. Я отдаю ему ботинки. Мы идём внутрь, и он их примеряет. Они как раз –
Он роется в своих запасах и подносит мне палку прекрасного сервелата. Сверх того, есть горячий чай с ромом.
Глава 3
К нам приходит пополнение. Пустые места заполняются, и соломенные матрасы в бараках вскоре заняты. Частью это старики, но к нам направлены и двадцать пять человек пополнения помоложе из военного сборно-учебного пункта новобранцев. Они младше нас почти на год. Кропп подталкивает меня: «ты видел детей?»
Я киваю. Мы ходим гоголем, выходим на двор бриться, держим руки в карманах, рекруты глазеют на нас и считают нас бывалыми солдатами.
Качинский присоединяется к нам. Мы прохаживаемся через конюшни и подходим к резервистам, которые как раз получают противогазы и кофе. Кат спрашивает одного из молодых: «Что, не получали конечно, давно ничего нормального в довольствие?»
Тот кривит лицо. «Утром брюквенный хлеб – на обеде брюква, вечером – брюквенные котлеты и салат из брюквы».
Качинский мастерски свистит. «Хлеб из брюквы? Это вам ещё повезло, они делают его теперь и из опилок. А как ты насчёт белой фасоли, хочешь получить порцию?»
Мальчик краснеет. «Не разыгрывай меня»
Качинский отвечает только: «Бери свой котелок».
Мы с любопытством идём следом. Он ведёт нас к бочке возле своего матраса. Она практически наполовину наполнена белой фасолью с жареным мясом. Качинский стоит перед ней как генерал и говорит: «Глаза завидущие, руки загребущие. Это прусский пароль».
Мы изумлены. Я спрашиваю: «Рожа ты моя, Кат, как же ты это смог?»
«Помидор был рад, когда я её забрал. Я отдал за это три шёлковых парашюта. Но, ведь холодная белая фасоль безупречна на вкус».
Он покровительственно выдаёт юноше порцию и говорит: «Если ты в следующий раз появишься здесь со своим котелком, пусть в твоей левой руке будет сигарета или плитка жевательного табака. Понятно?»
Потом он поворачивается к нам. «Вы, конечно, получите даром».
Качинский ни в чём не нуждается, потому что у него есть шестое чувство. Везде есть такие люди, но никто не скажет с самого начала, что они таковы. В каждой компании есть один или пара таких. Качинский лучший ловкач, кого я знаю. По профессии он, кажется, сапожник, но это к делу не относится, он смыслит во всяком ремесле. Быть с ним в друзьях нам здорово. Мы это Кропп и я, и Хайе Вестхус середина на половину. Он, конечно, уже больше исполнительный орган, действующий под руководством Ката, когда нужно обстряпать дело, требующее приложения рук. За что он потом имеет свою долю.
Например, мы приходим ночью в полностью неизвестное место, унылое захолустье, по которому сразу видно, что его обобрали до нитки. Квартира это маленькая, тёмная фабрика, которая наскоро приспособлена для этого. Там расставлены кровати, большей частью голые койки, пара деревянных планок, обтянутых железной сеткой.
Железная сетка жёсткая. У нас нет одеял, чтобы постелить, наши нужны нам, чтобы укрыться. Палаточное полотнище слишком тонко.
Кат, видя такую ситуацию обращается к Хайе Вестхусу: «Пойдём-ка со мной». Они уходят, в совершенно незнакомой местности. Через полчаса они уже возвращаются, с полными охапками соломы. Кат нашёл конюшню и с ней солому. Теперь мы можем спать в тепле, если бы ещё не этот убийственный угольный угар.
Кропп спрашивает артиллериста, который уже давно в этой местности: «Здесь есть где-нибудь солдатский буфет?»
Тот смеётся: «Чего захотел! Тут искать нечего. Тут хлебной корки не достанешь.»
«Разве здесь больше никто не живёт?»
Он сплёвывает. «Как же, есть пара. Но они сами бездельничают и побираются возле каждого кухонного котла».
Это хреново. Тогда нам придётся затянуть потуже ремни и ждать до утра, пока придёт фураж. Однако я вижу, что Кат натягивает свою фуражку, и спрашиваю: «Куда ты, Кат?» «Как-нибудь исправлять положение». Он бредёт наружу.
Артиллерист иронически скалится. «Исправить! Не надорвись при этом.»
Разочарованные мы ложимся и обдумываем, нужно ли нам точить порции неприкосновенного запаса. Однако это самообман. Так мы пытаемся уснуть.
Кропп ломает сигарету и даёт мне половину. Тьяден рассказывает о своём национальном блюде, больших бобах с салом. Он ругает готовку без душистого чабера (пряность – прим. перев.). Но главное нужно всё варить вперемежку, ради Бога, не отдельно картошку, бобы и сало. Кто-то ворчит, что он засунет чабер Тьядену в задницу, если он тотчас не заткнётся. После этого в большом помещении становится тихо. Только пара свечей мерцает в горлышках бутылок, и артиллерист иногда сплёвывает.
Мы уже немного дремлем, когда распахивается дверь и появляется Кат. Мне кажется, что я сплю: у него под мышкой две буханки и в руке облипший кровью и песком мешок с лошадиным мясом.
У артиллериста падает трубка изо рта. Он щупает хлеб. «Действительно, настоящий хлеб, и ещё тёплый.»
Кат ничего больше на это не говорит. Сейчас у него есть хлеб, остальное безразлично. Я убеждён, если высадить его в пустыне, он добыл бы в течение часа ужин из фиников жаркого и вина вместе взятых.
Он коротко говорит Хайе: «Коли дрова».
Потом он достаёт из-под полы сковородку и вытаскивает пригоршню соли и даже кусок сала из кармана; – он подумал обо всём. Хайе разводит на полу огонь. Он трещит в пространстве голого фабричного цеха. Мы вылезаем из кроватей.
Артиллерист мнётся. Он соображает, должен ли он хвалить, чтобы, может быть, ему тоже что-то перепало. Но Качинский совершенно не замечает его, словно он из воздуха. Тогда он, чертыхаясь, отваливает.
Кат знает способ, как пожарить конину, чтобы она была нежной. Это невозможно сразу на сковороде, тогда она станет жёсткой. Предварительно она должна быть разварена в небольшом количестве воды. Мы садимся на корточках в кружок со своими ножами и набиваем желудки доверху.