На заре земли русской
Шрифт:
Князь Полоцкий довольно быстро запомнил Октавия в лицо – да и трудно было не запомнить. Среди других молодой чужеземец выделялся исконно римским профилем. Лицо его было бледно, замкнуто и холодно, точно выточено из камня, угольно-чёрные глаза придавали ему живости, хоть юноша и смахивал на мраморную статую. Октавий был красив, говорил немного, легко располагал к себе, но настроение его быстро менялось, и нельзя было предугадать, как он ответит – хорошо ли, плохо ли. Пока послы добрались до Руси, им довелось побывать на польской земле. Они встречались
– Болеслав Храбрый и сам не прочь землю русскую себе взять, – рассказывал Октавий нараспев, не торопясь, и немного корявый, выломанный русский язык почти не замечался, терялся в сути сказанного.
– А вы сами-то за кого стоите? – строго спросил князь Всеслав.
Октавий был честен. Ему понравилась Польша, понравились умные и хитрые речи Изяслава.
– Не за тебя, – отвечал он совершенно спокойно. Всеслав предполагал, что ответ и будет таким. Не было о нём славы среди иных земель, не знали его за морем, потому и не хотели помогать.
– Изяслав хоть и христианин, но тех, кто поганому молится, истребляет, – продолжал тем временем молодой квирит. – А ты потакаешь своим в верованиях – зачем? Неужто думаешь, что за то тебя любить станут больше?
– Не надо мне их любви, – возразил Полоцкий. – Но и того, чтоб в страхе жили, не надо. Хотят Перуну молиться – пускай молятся, я мешать не стану, не моё это дело.
Октавий вспыхнул, даже поднялся из-за стола, оперевшись обеими руками на его гладкую поверхность. Тёмные глаза его недоброжелательно сверкнули.
– Так-то ты своего Бога почитаешь, князь, – молвил он тихо, пристально глядя в глаза Всеславу. Тот оставался серьёзен и спокоен, ожидая, что квирит добавит что-то ещё – обидное, оскорбительное, – но гость замолчал и лишь тяжело дышал, опираясь на стол.
– Что за дело тебе до моего Бога? – не выдержал наконец Всеслав. Непросто ему давалось терпение, не любил он долгих и бессмысленных разговоров о вере, которые всё равно ни к чему не приводили. Димитрий, до того времени дремавший, поднял голову, услышав это гневное восклицание.
– А то, что вы, русичи, сами не знаете, во что веруете. Правду наши епископы сказали, религия прочна и сильна, под ней объединится мир, будь нашего епископа воля, он подчинил бы всех одной вере!
– Каждый верует, во что хочет, и пусть себе верует. Мне больше нечего тебе сказать, – устало вздохнул Всеслав. Ему казалось, ещё немного, и он выгонит настырного квирита за дверь. Посол упорно стоял на своём и даже не хотел прислушаться к словам князя, ему были важны только указания своих священнослужителей насчёт чужой религии, которая, говорил он, заведомо неправильна – Бог един, и молиться следует только одному Богу, а остальные, что деревянными идолами почти у каждого славянина в доме стоят, – поганые, неверные.
– Suum cuique[1], – пожал плечами Октавий. Красивое, бледное лицо его приняло надменное выражение. – Ita factum est, et semper erit[2].
– Ad vitam aeternam[3], – ответил Всеслав.
Взбешённый квирит резко развернулся и вылетел за дверь. Всеславу стало смешно: гость и на русском-то языке не очень складно говорит, чужих религий не знает, а уж других хочет в свою непонятную веру обращать. Князь не помнил, когда он последний раз так смеялся; Димитрий, окончательно проснувшийся, не понял причину такого веселья.
– Сами не понимают, во что верят, – сказал князь сквозь смех. – Совсем свихнулись на вере там, за морем…
Юноша тоже расхохотался. Действительно, странно вели себя гости.
– А зря ты с ним повздорил, княже, – наконец проговорил он, отсмеявшись. – Он злопамятный. Теперь точно не станет помогать.
– Да ну его к чёрту с такой помощью, – Всеслав поднялся из-за стола и вышел, притворив дверь. Димитрий остался в горнице и, когда Полоцкий вышел, он лёг и уснул прямо на лавке – последние несколько ночей, проведённых почти без сна, давали о себе знать.
В коридоре Всеслав встретился с Октавием. Тот, смерив его презрительным взглядом, тихо произнёс:
– Я всё слышал. Завтрешним вечером уедем.
– Скатертью дорожка, – князь пожал плечами и, не желая более разговаривать с квиритом, пошёл к себе.
По обычаю в честь заморских гостей было устроено богатое застолье. Октавий был угрюм и молчалив, однако от предложенного ему почётного места не отказался. За всё время он едва ли проронил несколько слов, всё больше молча пил. Взгляд его задумчиво, рассеянно блуждал вокруг, квирит был уже под действием хмеля, и его оставили в покое.
На улице темнело. В горнице зажгли свечи и лучины, и тёплый, золотистый свет окутал просторное помещение. По большей части гости были уже хмельны; кто-то кланялся князю и уходил, кто-то оставался, и вскоре иноземные послы остались в большинстве. Октавий, придерживаясь одной рукою за край стола, поднялся с серебряным кубком в руке. Пальцы его дрожали, но он всё ещё твёрдо стоял на ногах.
– За веру, князь, – квирит протянул руку с кубком.
– За какую веру?
– Каждый за свою.
Кто-то из сидевших подле подал молодому квириту запечатанную флягу. Октавий ловким движением руки сорвал крышку и плеснул тёмно-бордовый напиток сначала Всеславу, потом себе. На мгновение закрыв глаза, Полоцкий медленно перекрестился. Пока он не видел, Октавий быстро выплеснул содержимое своего кубка через плечо. Одновременно князь и квирит поднесли кубки к губам, Октавий притворился, что пьёт.
– Вино? – спросил Всеслав, опустив руку с кубком.
– Да, – ответил Октавий, быстро взглянув на него из-под густых ресниц и тут же опустив взгляд.