На земле сингалов и тамилов
Шрифт:
Вот они, плоды демократии!
ПУГАЛО
Довольно трогательной фигурой, но для нас ужасающей, в деревне был Валаму-Горемычный. Такое имя сначала дали ему в насмешку, но, прилепившись к нему, со временем оно потеряло свою остроту и не наводило на мысль о высокородном человеке, который поддался искушению дьявола. Все, даже его жена, которая рожала и растила его детей и стойко выносила его пьяные скандалы, называли его так.
Валаму имел прекрасное ружье, как говорят, остатки былой роскоши, и использовал его для своего удовольствия. Некоторые сельчане обрабатывали не принадлежавшие им клочки земли самовольно или договорившись с помощником старосты. Там они выращивали просо, а также менири —
Если в Синадхае кто-то ел оленину (хотя каждый считал необходимым помалкивать об этом), значит, это было дело рук Валаму. Только главный правительственный чиновник (он тоже имел ружье) открыто одобрял его поведение. Может, то был своеобразный ход — таким образом выразить благодарность сельчанину за его подношение в виде задней ноги очередной добычи — или метод оправдать человека, который, как это ни досадно, нуждался в реабилитации. Говорили, что английские офицеры также пользовались услугами Валаму. В тех редких случаях, когда нужно было отправить в Амбаватху телеграмму, необходимость в его услугах возрастала. Если кто-то желал послать петицию (анонимно, конечно) к правительственному чиновнику, Валаму оказывался в своей стихии. Высоко держа в своей прекрасной, словно вылитой из меди, немного покачивающейся руке стакан с араком[23], он обязательно рассказывал трогательную историю о том, как однажды к нему обратился с петицией некий человек, который «попал в еще более трудное положение после того, как у него родился в семье ребенок». Он умел правильно составить письмо-прошение: «Низко кланяюсь, припадаю к вашим драгоценным стопам со смиренной молитвой» и так далее. Он неизменно заканчивал свое сочинение таким цветастым выражением: «Остаюсь вашим вечным слугой».
У Валаму была большая семья. Моя мать всегда баловала его детей рождественскими подарками и одно время даже учила старшую дочь шитью, пока та не ушла в прислуги к состоятельным родственникам. Всего у Валаму было четыре дочери, которым он дал замысловатые имена: Мегилин, Джеслин, Эмилии и Террилин. Кроме дочерей у него было еще четыре сына. Старших звали Джеллед, Энман и Эддин. Что касается младшего, то здесь дело обстояло сложнее. Конечно, у него было имя, которое ему дали во время крещения, но мы его не знали. И хотя родители наделяли его такими амбициозными именами, как Марлборо, Альфреус или Регинтон, для нас он был просто Баба (Малыш).
Баба теперь уже далеко не ребенок. Тогда это был красивый парень с кудрявыми локонами и непредсказуемого поведения. Его искусство в ловле рыбы и храбрость, которую он проявлял в воде во время рыбалки, вызывали не зависть, а лишь восхищение. Обычно мы встречались у реки, и он нередко пользовался моей зависимостью от него, чтобы вовлечь меня в проделки, которые, если бы о них знали дома, не встретили бы одобрения. Как я уже говорил, он был человеком неуравновешенным, иногда добрым и дружелюбным, а порой пугливым и скрытным.
Думаю, это следовало отнести к процессу возмужания, когда подростку бывает трудно ориентироваться в окружающей жизни.
Если Валаму когда-то и носил брюки, то теперь он давно уже с ними расстался и надевал традиционный саронг, который поддерживался декоративным поясом, свисающим с громадного живота. Когда он шел, казалось, что на вас надвигается тяжелогруженая тачка. Его джемпер, словно детская распашонка, не мог прикрыть всего живота, и большой пупок нахально выглядывал наружу. Весь его внешний облик — это своеобразный вызов окружающему, свидетельством чему были озорные глаза. Его внешность настолько запечатлелась в моей детской памяти, что-я с ним ассоциировал всех плохих людей (к ним мы также относили многих из тех, кто проживал в южной части острова). Это впечатление подкреплялось, образами, почерпнутыми нами из историй наших сказочников.
Уверен, что Валаму вовсе не заслуживал такого «признания», но иногда взрослые выбирали самый легкий путь, чтобы оказать на нас давление. Например, когда нужно дать какие-то неприятные на вкус лекарства, они пугали нас его именем, называя его при этом страшным словом Билла (Похититель детей).
ПРАЧКА
В Синадхае было две семьи, принадлежавшие к касте прачек (дхоби). Одна семья жила на правом берегу реки, ближе к нашему дому. Странно, но эти люди не стирали для нас. Глава семьи умер рано, и его жена продолжала дело мужа. Правда, их сын — парень лет семнадцати — выглядел слишком ухоженным для человека, занятого таким трудом.
Этот парень рос возле грязного водоема, где тетушка Редхи демонстрировала еженедельное чудо, всегда стоящее того, чтобы понаблюдать со стороны. Меня и сейчас поражает, что отношение старой женщины к сыну даже наполовину не было таким серьезным, как к белью, которое она приводила в порядок. Люди уважали ее за аккуратность и трудолюбие.
В детстве мы развлекались тем, что пытались разглядеть свое белье среди остального, — стоило только прачке расстелить с помощью сына постиранные вещи на стриженую траву у реки.
Тут были и наволочки, окаймленные кружевами, и покрывала с заплатами, и майки, и пестрые детские платьица шестерых дочерей Анногохами (похожие друг на друга, они отличались лишь размерами), а также лифчики и нижние юбки с многочисленными оборочками великой модницы — жены нотариуса, двухцветные (белые сверху и серые внизу) брюки ее супруга и кипа хлопчатобумажных и шелковых носков двух цветов — белых и черных.
Нашим дхоби был Сидхириса. Его семья жила в некотором отдалении от нашего дома. Он трудился возле небольшого, но чистого ручья. Мы так гордились Сидхирисой, что называли его между собой Драгоценным камнем, и не только потому, что он всегда был безупречно одет, но и за удивительную честность. Он никогда не терял белья и не подменял его, что многие его собратья по профессии частенько делали. Он не забывал вернуть какие-нибудь пуговицы, заколки и другие вещицы, то есть все то, что случайно попадало к нему вместе с бельем. Если же какие-то предметы возвращались с обтрепанными краями, мы знали (и не ворчали), что кто-то пользовался им для свадебной церемонии (верхняя одежда) или по случаю похорон (нижнее белье). Подобное использование белья было предусмотрено одним из пунктов нашего с ним соглашения.
Мы отдавали Сидхирису не все белье. Например, отец любил сам приводить в порядок свои рубашки, а я тоже регулярно стирал свою школьную форму. Эта работа не обременяла меня. Затем я тщательно ее гладил, аккуратно складывал и клал под подушку на ночь.
Чтобы хорошо выгладить белье, приходилось приложить немало усилий. Ведь печь, как правило, находится в доме, а ее дверца открывается со двора. Поэтому требовалось большое искусство, чтобы быстро преодолеть это расстояние и при этом не погасить горящие древесные угли. Они должны были помочь разжечь уголь из скорлупы кокосовых орехов, который мог дать достаточно жара только в течение определенного времени. Затем, когда начинаешь двигать утюгом, всегда есть опасность, что угли выпадут и подпалят одежду. Со мной такое случалось не раз.
Но для Сидхириса все это не составляло большого труда, хотя ему приходилось гладить более тяжелым утюгом, рассчитанным на древесный уголь. Он был мастер своего дела. Не прибегая к помощи разных гладильных приспособлений, которыми пользовались другие, он великолепно справлялся даже с воротничками и оборочками, с широкими рукавами и фестонами, то есть со всеми теми хитростями, которые в наши дни специально изобрели модельеры, чтобы как-то удивить любителей модной одежды.
Нельзя было не залюбоваться результатами его труда, когда он выкладывал на столе сложенное в стопки безупречно чистое, благоухающее белье, вполне достойное самих богов. Тут были и салфеточки, и тряпочки для стирания пыли, и покрывала на спинки кресел, и женские сорочки, и ночные рубашки, и подгузники и много-много других сверкающих чистотой предметов.