На земле сингалов и тамилов
Шрифт:
Возле входных дверей, особенно там, где было много песка, муравьи — мы их звали кумбия — строили свои странные конусовидные домики. Нам нравилось поднимать этот жилой конус дощечкой и помещать на ладони, а потом кружиться до тех пор, пока его обитатели не начинали выползать наружу. Мы кружились все быстрее и быстрее и напевали:
Танцуй, кумбия, танцуй,
И я буду танцевать с тобой.
Будет наградой мне ложка молочной рисовой каши
И тебе — ложка молочной рисовой каши.
Танцуй, кумбия, танцуй!
Более активными играми оставались катти (своего рода скаканье на одной ноге) и разные вариации с мячом из плода дерева дхомба. Иногда, когда число ребят было достаточным, мы играли во что-то похожее на крикет, где битой служит полпит — дощечка из листьев кокосовой пальмы, а мячом — плоды дерева кадхуру. Так как поверхность этих плодов далека от сферической, результаты состязания были довольно неопределенными в отличие от игры обыкновенным мячом.
В дождливую погоду мы обычно играли в доме в спокойную игру «кошкина люлька». Она состояла в том, что один играющий перекладывал бечевку, надетую на пальцы его рук, на руки другого. Это надо было делать так, чтобы при этом получились различные фигуры. В игре под названием панчикелия может принимать участие неограниченное число участников. Играют на полу с пятью раковинами.
Если в дождливые дни у нас собирались гости, мы сооружали сцену в доме и делали импровизированный занавес. Старшая сестра быстро находила какую-нибудь пьесу в набитой тряпьем кошелке, некоторое время она сосредоточенно ее изучала, затем быстро подбирала артистический состав. Один из нас должен был изображать индийского танцора, являющегося перед зрителями в пестром убранстве, другие — знатную королеву или нищего из отверженной касты родиев. Мы подолгу спорили, кто какую роль будет исполнять. Старший брат желал демонстрировать свою силу или показывать на стене теневые фигуры. Отец настаивал на показе фокусов с картами или с известной долей самоуверенности пел опереточные арии из репертуара Джона Сильвы. Мать, под предлогом отсутствия такого рода талантов, обычно спокойно сидела и подбадривала нас. Она всегда поддерживала меня, когда я спотыкался, выступая с декламацией.
В течение года есть много разных формальных поводов для веселых забав. Один из них — заклинание духов, которое совершается редко, как правило, лишь в том случае, если в семье кто-то серьезно болен. Сеанс изгнания злого духа из тела больного длится несколько дней. Дети, предоставленные сами себе, время от времени выходят из дому, чтобы где-то поесть и вздремнуть накоротке, а затем возвращаются и вновь окунаются в едкий дым окуривания, дикость и буйство танцев в масках.
В Новый год проводится соревнование порапол — «борьба с кокосовыми орехами». Тогда молодые люди обязательно приходили к нашему отцу с просьбой дать им плодов кокосовой пальмы из нашего сада, которые отличались хорошим качеством. Не думаю, что участники соревнования знали смысл ритуала, сопровождавшего эту борьбу, — я тоже этого не понимал, — но состязание захватывало и будоражило мое воображение.
Пока мужчины состязались таким образом, женщины собирались в домах и играли на большом барабане — рабан. До того как установить барабан на полу, его держали над сковородой с раскаленными углями, чтобы добиться нужной высоты звука и громкости. Затем женщины садились вокруг рабана и, коснувшись легонько его поверхности, как бы пробуя звук, начинали выбивать ритм ланей — гендара — вангку — какула, постепенно усложняя его. Помню, тетушка Софи была настоящим виртуозом игры на рабане до тех пор, пока ее пальцы с возрастом не огрубели. Дети тоже поудобнее устраивались возле барабана, образуя круг, и, словно губки, впитывали рисунок игры. Тетушка Софи брала инициативу в свои руки и начинала показывать различные вариации игры на этом музыкальном инструменте. Иногда в экстазе она бросала связку ключей на барабан. Ее руки то делали вихревые движения и пируэты, то легко, словно перышки, касались кромки рабана, то шумно ударяли по коже барабана. Игра тетушки Софи на рабане — настоящее выступление маэстро.
В Синадхае часто устраивались перахеры[17]. Одни из этих празднеств были довольно просты и носили исключительно религиозный характер. Другие же сочетали фольклорное творчество и религиозную обрядовую практику. Во главе колонн двигались факиры, ловко управлявшиеся с факелами и фейерверками, что нас особенно привлекало. Шествие обычно замыкали люди на ходулях, одетые в длинные рубашки. Они-то и были самыми популярными фигурами в этой процессии: возвышаясь над толпой, поражали всех отважными прыжками.
Помню еще, в деревне предметом всеобщей гордости был старый, громоздкий граммофон. Как он оказался здесь, никто не знал, но Абилинг, хозяин чайной, вероятно, решил, что граммофон ему просто необходим, чтобы как-то развлечь посетителей, которые почему-то не приходили в восторг от его невкусных блюд и трижды разбавленного чая. У владельца граммофона было всего две пластинки — обе западного производства: время сингальских пластинок еще не наступило.
На одной была записана песенка «Уистлер и собака». Она начиналась на низкой ноте, а затем поднималась до высшей октавы: Ти-и-и… Тумти-татити-тира-ра… Мы всегда очень ждали это тум!.. Насколько популярным стал тот мотив, можно судить по тому, что местная версия его часто слышалась на дороге или переправе, исполняемая тонкими прорезывающимися голосами подростков.
На другой пластинке Абилинга звучала песня, исполнителем которой то и дело овладевали приступы смеха. Когда это случалось, обычно каждый из завзятых посетителей включался в это песнопение со своими «ха-ха-ха, ха-а-а, хи-хи, хи-и-и» и «хо-хо, хо-о!». Однако все же тем, что больше всего возбуждало нас, была не столько музыка, сколько предшествующий «концерту» ритуал. Сначала в граммофоне выдвигался раструб с рупором, соединявшийся с черным квадратным блоком, в котором находился сам механизм и хромированная мембрана. Затем раздавался резкий царапающий звук — чирк-чирк-чирк. Наконец, мембрана была поднята, игла поставлена на место и аккуратно опущена в нужную бороздку пластинки. Долго что-то скрежетало, пытаясь заглушить звуки музыки, но в конце концов мелодия все-таки прорывалась наружу.
Никто заранее не мог предугадать, с какой скоростью будет вращаться пластинка. Когда она крутилась достаточно быстро, музыка вполне устраивала нас, и мы не стремились подправлять мелодию своим аккомпанементом. Вообще-то, нам больше всего нравилось иное — когда уменьшалась скорость, что тоже нередко случалось, но ликование было недолгим. Иногда из машины следовал глубокий вздох или вскрик, как при сильной боли. Тогда кто-нибудь сочувственно говорил:
— Боже мой!
Абилинг тут же бросался исправлять положение — и голос певца вновь поднимался высоко в небо.
В редких случаях, когда никто не обращал на него внимания, граммофон вдруг начинал угрожающе рычать. Тогда нашей радости не было конца.
ТАРАТАЙКА
— Если хотите ехать на нашей двуколке, отправляйтесь на свой собственный страх и риск, — так говорила мать друзьям с озорным блеском в глазах. Она сама предпочитала брать у нотариуса на время более надежный экипаж, чтобы совершить длительную поездку. Мы, правда, как-то не придавали значения ее предупреждениям и несколько раз предпринимали рискованные путешествия на нашей таратайке.