На земле сингалов и тамилов
Шрифт:
Я оставался желанным гостем в доме мудальяра и после его кончины. Никто не возражал, когда я свободно разгуливал по веранде и гостиной и заходил в кабинет мудальяра, который поддерживался в том же состоянии, как и при жизни хозяина. Большой, покрытый сукном письменный стол стоял посреди комнаты, а на нем — ручка с чернилами, сургуч, скрепки и другие канцелярские принадлежности. На стене кабинета висели в отделанных бисером рамках фотографии, уже чуть-чуть подпорченные временем и с замысловатыми подписями. Все это создавало необходимый антураж.
В гостиной стояла мебель из черного дерева, на стене висели два украшенных слоновьих бивня, безделушки из бронзы — все в отличном состоянии.
Иногда мне хотелось побыть здесь подольше и понаблюдать за тем, как девушка-служанка коркой лимона до блеска начищала бронзовые предметы или зубной щеткой методично драила резьбу на спинке дивана и на чайном столике.
Даже на кухне я был желанным гостем, «маленьким хозяином». Там меня встречали восторженными возгласами и предлагали полакомиться чем-нибудь вкусненьким. Слуги в доме были старые, они хорошо еще помнили времена, когда «их малышка Эрик» тоже был в таком же привилегированном положении.
В ненастные дни мне запрещали гулять в саду и отправляли в комнату тетушки Тины. Там, устроившись на полу, я лакомился фруктами или любовался картинками в журналах. Тем временем обе женщины — моя мать и тетушка Тина — занимались рукоделием и о чем-то оживленно беседовали. Будучи отдаленными родственниками (мать, младшая из них, звала тетушку Тину акка — «старшая сестра»), они имели много общих друзей, и при встрече им всегда было о чем поговорить.
Я, молчаливый слушатель их интимного разговора, вскоре узнавал обо всех несчастьях наших престарелых родственников, о том, что родились новые родственники. Женщины сокрушались о рушившихся надеждах молодости и, конечно, составляли гороскопы всем молодым парам, готовящимся к вступлению в брак.
Другой интимный кружок — иного порядка — собирался вокруг портного. Он тоже будил мое воображение, и в беседах, которые велись там, отражалась, как мне тогда казалось, вся человеческая жизнь.
Итак, с каждым новым визитом я все более вникал в дела этой семьи, переживая вместе с мамой и тетушкой Тиной превратности судьбы, разделяя их радости и счастливые моменты, если судьба дарила таковые.
Что ни говори, доверительные новости для двух подружек являлись лишь предметом бесед, а настоящим делом было рукоделие. Когда мать отправлялась в гости к тетушке Тине, она всегда брала с собой хлопчатобумажные и шерстяные нитки и кипу журналов «Уэлдон» — основу для их бесконечных разговоров. Они вели беседы о том, как подобрать цвета, переводить рисунки, окаймлять края изделия, о формах рукавов или о вязании крючком. И если я знаю о качестве гипюра или кружев, о способах вышивания и об аппликации больше, чем другие мужчины, то этим я обязан моим дорогим женщинам.
Мать всегда была в курсе всех новинок, касавшихся вышивки и вязания.
Тетушка Тина, предпочитавшая носить кофты и юбки, иногда просила мать сшить ей кофту с оборочками и давала на отделку ярд прекрасного белого миткаля. Однажды мать сказала, что она научит тетушку Тину делать оборочки на кофте. Она поставила на огромный стол дорогое стеклянное блюдо, натерла его поверхность свечой, расстелила на вощеное стекло кофту, взяла кусок миткаля и на глазах у тетушки Тины стала перебирать аккуратно пальцами ткань, делая ряд за рядом небольшие оборки, а заодно и пропитывая кофту воском, что придавало ей блеск.
Как ни старалась тетушка Тина, сначала у нее все плохо получалось, так как пальцы не отличались гибкостью. К концу дня она все-таки достигла успеха и попросила мать на следующий день еще немного поучить ее искусству делать складки: ведь ей так хотелось наконец самой сшить кофту с оборочками.
Однажды предметом жаркой дискуссии стало решение тетушки Тины шить подушечки на продажу на базаре. Полученные деньги она хотела употребить на благотворительные цели. У нее был план делать стеганые подушки из индийского шелка и ваты, но мать вместо шелка предложила взять вельвет и украсить изделия вышивкой шерстяными нитками. Кроме того, она выбрала и сюжет вышивки: как лягушка пожелала стать королевой. Мать объяснила, что лягушка, вышитая узелками рококо, будет красиво смотреться на черном вельветовом фоне. Камыш же, считала она, следует вышить гладью.
Мать не пожалела времени, хотя она его очень ценила, и целый день трудилась над подушечкой. Она осталась довольна результатом своей работы: первая подушечка из вельвета с рисунком, перенесенным нитками с папиросной бумаги на ткань, понравилась ей самой.
— Не забывай, — напутствовала мать тетушку Тину, когда мы садились в повозку, отправляясь в обратный путь, — делать стежок снизу вверх и при этом следить, чтобы нитка была справа от иглы. Чтобы вышивка получилась ровной, стежки должны быть свободными. Изменяй их длину, тогда получится эффект света и тени.
НАШИ РУЖЬЯ И СОБАКИ
Мой старший брат — заядлый спортсмен. Еще маленьким он проявлял большой интерес к охоте: сначала забавлялся бамбуковым духовым ружьем (правда, вскоре его забросил, ведь от него больше шума, чем дела), затем рогаткой, от которой в нашем саду погибло много птиц.
Когда брату исполнилось шестнадцать лет, отец подарил ему свое ружье — «мозель», которым пользовался раз в году в полночь, салютуя в честь Нового года. Оно заряжалось одним патроном, содержавшим порох, дробь и пыж. Пистон, от которого воспламенялся заряд, вставлялся с наружной части гильзы. Это по нему ударял боек при нажиме на спусковой крючок. Старый дробовик легко определить по выстрелу, глухому и раскатистому, из-за чего мы и называли его «пиф-паф». Несмотря на явную слабость заряда, обычно заяц, один-два голубя или бекаса становились добычей старшего брата (айи, как звал я его по-сингальски) в результате каждой экспедиции в близлежащие сады и огороды, а то и в джунгли.
Однажды прозвучал какой-то странный выстрел — грохочущие раскаты слились в единый гул, и через несколько минут, шатаясь, вернулся домой брат с остатками отцовского ружья в руке. Правая щека: у него была сильно обожжена. Раненный, но не упавший духом, он воспринял случившееся как своеобразный боевой подвиг, от которого на всю жизнь остался на его лице след в виде синеватого пятна возле глаза, и, как только оправился, купил себе более надежное ружье.
Кроме ружья были у нас еще и собаки, сопровождавшие нас с братом во время наших охотничьих вылазок.
Я не встречал ни у одной собаки таких умных глаз, как у нашего Бигла. Какая еще собака могла так выразительно, радостно и ликующе высунуть язык, как это делал Бигл, когда брал след и гнался за добычей. Но мои домочадцы все-таки больше любили Мики и Мелодию, которым слуги дали одно общее имя — Мэлоди. Брат пытался брать их с собой на охоту, натаскивать на дичь, но из этого ничего не получилось, уход же за ними практически целиком лег на мои плечи. Мне приходилось утеплять ложе щенят листьями арековой пальмы и прикармливать их. Если у Мики случались запоры, я делал собаке клизму, а Мелодию протирал кокосовым маслом, когда к ней присасывались клещи. Я был у собак самым любимым вожатым, ветеринаром и нянькой.