На земле живых
Шрифт:
– Основной принцип богословия, без которого немыслимо богопостижение, есть готовность исследователя мыслить о Боге достойно.
– Рафаэль Вальяно, стоя на кафедре в своей старой потрепанной мантии, походил на апостола Иоанна кисти Якоба Иорданса. Свет из узких высоких окон струился прямо на лицо профессора, и Риммон впервые отметил про себя, как он необычайно, иконописно красив. Отметил Сиррах и ещё одну странность - в тёмной аудитории с появлением Вальяно стало светлее, хоть день клонился к вечеру.
– Критерии достоинства мышления подразделяются на отрицающие - апофатические,
– Вальяно говорил размеренно, слегка чеканя слова.
– При этом важно помнить, что человек в его несовершенном, падшем состоянии, не всегда может верно обозначить - что есть подлинные Благо, Истина и Красота. Только тот, кто наделен Высшим умом и Истинным сердцем, способен не заблуждаться на божественных стезях. Критерий понимания - слова Писания. Человек, соотнося свои суждения о Боге с определениями Писания, легко может выявить степень своей духовной помрачённости, если обнаружит, что между ними нет полного тождества.
Хамал, закусив губу, внимательно слушал. Риммон почесывал кончик носа концом гусиного пера, де Невер и Ригель кивали.
– Многие - продолжал Вальяно, - пытаются, изнемогая, постичь Божественную сущность, не оценив предварительно степень собственной духовной чистоты. Результатом подобного недомыслия всегда будет непонимание Истины. Проще говоря, любой пошляк, негодяй и святотатец может умничать о Высшем, как ему угодно. Не может он только одного - добиться соответствия своих суждений Истине.
Правда, следует отметить, - профессор на мгновение опустил глаза, - что и сама Истина, достойно мыслимая как одушевленная и мыслящая Личность, не допускает к познанию Себя пошляков, подлецов и святотатцев. Совершенная хотя бы однажды и нераскаянная подлость закрывает человеку все пути богопознания.
Вальяно продолжал говорить, прохаживаясь вдоль рядов. На лице Невера проступило странное выражение затаённого и изумленного ликования, Риммон был задумчив, Эммануэль с любовью смотрел на Вальяно.
На помертвевшем лице Хамала обозначились очертания черепа.
Считал ли он себя подлецом? Настоящим, законченным? Его первая связь... Почему это вдруг вспомнилось? Глупая девчонка из провинциального кафе. Она стала обременять, только и всего. Он говорил те же обязательные слова, что и все, но считать себя связанным ими? Скажи девице, что ты любишь её, и она примет за правду и всю твою остальную ложь. Он продал эту глупую официанточку перекупщику в блудный дом, и не вспоминал о ней уже годы. Что она сказала ему тогда, на прощание? Что он... бессердечен?
После этой первой связи Гиллель неизменно предпочитал продажных женщин. И остался ли хоть один лупанар в столице, оргиях садизма которого он бы не поучаствовал? Были ли шабаши пьяных распутников, охваченных
Ему вдруг вспомнился разговор с Невером после смерти Виллигута. А как бордельные девочки оценивали его собственную душу? Хамал закусил губу. Они считали, что у тебя нет души, ясно осознал он. Ни души, ни сердца. 'Кто развратил вас, Гилберт?' Да, он опоганил свою душу, и сегодня наваленная в неё грязь срослась с ней и стала её раковой опухолью. Душа разлагалась в нём. Но если похоти свои он мог бы оправдать слабостью плоти, то чем оправдать всё остальное?
Тогда, у Моозеса... Женщина, пришедшая к нему, не понимала ничего. Насколько он обсчитал её, тысяч на сто? Но ведь она была довольна суммой, которую он предложил, она и не рассчитывала на большее! Потом он узнал, что она - вдова с тремя малолетними детьми и продавала, чтобы выжить, последнее. А скольких ещё он обсчитал столь же бездушно и ... бессердечно? Но разве запрещено блюсти свои интересы? Не запрещено. Запрещено, оказывается, после этого всего-навсего... исследовать божественные предикаты. А зачем подлецу божественные предикаты? Жил же он без них двадцать три года!
И дальше проживёт, подлец.
Нет, нет! Он не подлец! Он никогда не унижался до сплетен и низких интриг, и чёрных, свинцовых мерзостей не творил!
Не творил? Если был уверен в безнаказанности, то творил, а если держал себя в рамках приличий, то лишь потому, что был слишком высокомерен и горделив, слишком упоён своим умом, своим удивительным даром и презрением к другим...
'И труслив к тому же...' - издевательски пропищало у него над ухом. Он испуганно вздрогнул и обернулся.
Сзади была стена.
Да. Не подлец. Верно. На великие подлости он и вправду был ... не способен? Ха, не решался. Не позволяла совесть? Смешно. Трусость. Для крупной, борджиевской подлости нужны, помимо попрания нравственности, смелость да размах. А с этим у него слабовато. Его уровень - мелкие пакости да трусливые мерзости. Предать женщину. Наблудить, обсчитать, обжулить. Сколько раз он, пытаясь утвердить себя, унижал других? А что терпели его слуги? Садист. Корыстный эгоист. Лжец. Трус.
Да разве только это? Он бездумно и насмешливо отрёкся от Бога своих отцов и лукаво дал слово быть верным другому Богу. И опять ложь. На самом деле, он не верил ни в Яхве, ни в Христа. Его настоящими богами были престиж, власть и деньги. Вот в них он тогда, и вправду, верил... Уж лучше Борджа.
Там хоть масштаб подлости внушает к ней некоторое почтение.
Между тем Вальяно спустился с кафедрального возвышения и замер перед аудиторией.
– Исходя из перечисленных выше требований к богословским воззрениям, легко сформулировать и основное определение Божественной сущности. Бог есть предельное совершенство в беспредельной степени.