На Золотой Колыме. Воспоминания геолога
Шрифт:
В конце концов его перевели работать по специальности — в мясную лавку, сохранив за ним оклад главного геолога, в каковой должности он проходил по штатному расписанию. Учитывая «специфику» его профессии, над ним учредили неусыпный тайный контроль. В один прекрасный вечер «главного геолога» изловили на краже мяса. Вопрос был поставлен так: либо его будут судить за воровство со всеми, вытекающими последствиями, либо он «по собственному желанию» расторгнет договор и его с миром отпустят. Ивлев выбрал последнее и покинул Незаметный, оставив у местных работников крайне превратное представление о геологах.
Трест получил
Зимой 1928 года Билибин написал мне письмо, в котором предлагал принять участие в организуемой им экспедиции на Колыму. Я только недавно вернулся из полуторагодового академического отпуска. На то, что мне вновь дадут отпуск, не было никакой надежды. Оставлять учебу в академии тоже не хотелось, и я скрепя сердце вынужден был отказаться.
В 1930 году я закончил Горную академию. В это время на Колыму направлялась вторая экспедиция, возглавляемая помощником Билибина В. А. Цареградским, который по рекомендации Билибина пригласил меня участвовать в ней.
Я с радостью согласился. Однако попасть в экспедицию мне не удалось. Экспедиция ехала от Геолкома, а я, будучи стипендиатом Союззолота, обязан был по окончании академии отработать три года в этой организации.
Начальником Союззолота в это время был Александр Павлович Серебровский, крупный ученый и талантливый организатор, являвшийся по существу зачинателем советской золотопромышленности. Старая золотопромышленность была полностью разрушена во время гражданской войны.
Вместе с Цареградским я пришел к нему на прием. Он принял нас с присущей ему коварной любезностью, но категорически отказался отпустить меня:
— Хочешь ехать на Колыму? Пожалуйста! На Колыме имеется наше отделение. Будешь работать на прииске по добыче золота. А что касается экспедиции, то забудь о ней и думать. Нам самим работники нужны, и мы тебе не ради твоих прекрасных глаз платили повышенную стипендию во время учебы.
От работы на прииске я отказался. Меня тянуло в тайгу, на геологическую съемку, на поиски. Чтобы добиться этого, пришлось прибегнуть к сложному и длительному обходному маневру.
В 1929 году я отбывал производственную практику в Западном Казахстане в тресте Джетыгаразолото. Хотя я и был студентом, но работал на инженерной работе в должности начальника разведок Сине-Шиханской группы приисков. Отчет по разведке я писал в Москве, одновременно заканчивая учение. Начальник Джетыгаразолота Давлет-Гиреев и главный инженер И. И. Корбуш настойчиво приглашали меня на работу по окончании академии.
После того как Серебровский отказался отпустить меня в экспедицию, я встретился с Корбушем, находившимся в это время в командировке в Москве, и дал согласие работать у него при условии, что через год он поможет мне уехать на Колыму. Корбут согласился. Мы заключили устное «джентльменское» соглашение, и я поехал на Джетыгару.
Проработав год в Джетыгаразолоте и закончив отчет по разведке, я напомнил Корбушу о нашем соглашении. Корбуш оказался джентльменом в полном смысле этого слова. После безуспешной попытки отговорить меня от этой безрассудной, с его точки зрения, затеи, он сумел «обменять» меня (положение с кадрами в то время было очень тяжелое) на работника Геолкома В. И. Попова.
У
На далекую Колыму
И вот мечта сбылась. Я еду на Колыму в составе экспедиции, которая будет вести геологопоисковые работы на новой, еще не исследованной территории. Как все это заманчиво и интересно! О предстоящих трудностях не думается. В мечтах Колыма представляется роскошной розой, лишенной шипов.
Единственным темным пятном на общем светлом фоне была необходимость оставить в Москве двух крошек детей. Жена после долгого мучительного раздумья решила ехать со мной. Встал вопрос; как быть с детьми? После долгих поисков, мучительных сомнений и переживаний мы оставили наших малышей, полуторагодовалого и трехлетнего, на попечение знакомых, которые в дополнение к заботам о своих детях примерно такого же возраста взяли на себя тяжелую ответственность за наших ребят.
Можно представить себе, с каким тяжелым чувством расставались мы с малышами, особенно их мать — маленькая хрупкая женщина с черными заплаканными глазами и большой мужественной душой.
Договор у нас был заключен на полтора года. Два лета и одну зиму должны были мы провести на Колыме, прежде чем выехать в отпуск или уволиться из экспедиции. Фактически мы на полтора года были полностью или почти полностью оторваны от детей, поскольку в то время, связь с этим далеким, заброшенным краем практически отсутствовала.
В 1931 году путь на Колыму был сложным и длительным. До Владивостока надо было ехать поездом, затем пароходом до бухты Нагаева, а дальше… дальше как придется…
Я ехал в качестве начальника полевой партии, моя жена — коллектором.
В середине мая мы покинули Москву. Транссибирский поезд Москва — Владивосток медленно отошел от Ярославского вокзала.
Ехали дружной, веселой компанией: экспедиция почти полностью состояла из молодежи, преимущественно из ленинградцев.
На эту шумную ораву с неодобрением взирал официальный руководитель экспедиции К. М. Шур. Этот низенький щуплый человек в очках, с птичьим носиком на невыразительном лице был типичным администратором-бюрократом, который «на старости лет» (ему было под пятьдесят) решил, как он выражался, предпринять «небольшую авантюру»: возглавить Колымскую базу ГГРУ (Главного геологоразведочного управления) — так официально называлась наша экспедиция. Билибин ехал в качестве технического руководителя.
Поезда в то время ходили очень медленно по изношенной однопутной колее, и во Владивосток мы прибыли через тринадцать суток после выезда. Кое-как разместившись (кто в гостинице, кто на частных квартирах), мы в ожидании парохода около двух недель прожили во Владивостоке.
Погода стояла туманная, с частыми моросящими дождями. Несмотря на это, мы без устали бродили по живописному, но грязноватому городу, который давал временное пристанище толпам приезжих, направлявшихся на Камчатку, Сахалин и Охотское побережье, а также возвращавшихся оттуда в родные места. Заметную часть местного населения составляли китайцы и корейцы — в основном ремесленники, торговцы зеленью, носильщики, грузчики.